Плохо быть мной - Михаил Найман

— Майк, — сдержанно ответил Андре, не отрывая взгляд от экрана.

Сначала был женский бокс. Показывали страшную белую тетку лесбийского вида, «белый мусор»[10]. Как говорят про таких, «Приехала на матч в трейлере»[11], — прокомментировал Андре. У ее соперницы-негритянки были длинные, как у цапли, ноги, она держалась на них неуверенно, еще не начав боксировать. Пробил гонг. Смотреть женские боксерские поединки невозможно, поэтому мы смотрим, как Андре нюхает кокаин. Предлагает нам, мы отказываемся. Взглядываем на экран. Белая женщина сильным хуком вводит негритянку в невменяемое состояние, на длинных подкашивающихся ногах она начинает бродить по рингу.

Следующие вышли тяжеловесы. У белого боксера было имя черного африканского диктатора. Это не осталось незамеченным Андре.

— Надо бы позвать Мишель. Она как раз недавно прочла книгу про правителя Уганды Иди Амина Дада.

Бой затянулся надолго.

— Когда же выйдет Майк? — начал роптать хозяин. — Вот кто оригинальный Би Бой. Все боксеры — часть системы, но здесь система съела его. Использовала, а когда он стал ей не нужен, выплюнула в тюрьму. Нет никого чернее Майка. Место черного в тюрьме, потому он оттуда и не выходит.

Я наблюдал, как Андре разговаривает сам с собой вслух, это было очень интересно и напоминало представление.

— Слушайте, я нервничаю. Найду еще одну линию. Я ведь поставил на Майка. Знаете, что я сделаю, если Майк выиграет? — Он поглядел на нас таинственно. — Набью себе татуировки, — сказал шепотом. — Истатуирую себе все тело! — завопил и выскочил на середину комнаты. — На груди — «Движение черной пантеры», на спине — «Белое сопротивление»!

И уселся на место.

— Вот он! — торжественно возгласил Андре.

На экране шел Тайсон, за ним ребята в черных очках и шляпах с перьями и что-то выкрикивали.

— Ор-р-р-ригинальный гангстер! — заорал Андре и стал стрелять пальцами им вслед.

Как раз в тот момент, когда начался поединок, Андре ненадолго вышел из комнаты.

— Вот вам, — бросил он на стол полиэтиленовый мешок с травой. — Отвезете его белым ребятам из Нью-Джерси, принесете черному человеку деньги, — ткнул он в себя пальцем. — За деньги, которые я тебе плачу, стоит это сделать, Крейг. Мальчики из богатых белых семей. Волноваться не о чем. Эти ребята молятся на меня. Думаешь, они это делают, потому что я поставляю им наркотики? Нет, потому что мы ниггеры — и вот на чем держится эта страна. Без нас она окончательно превратится в синтетическую вакуумную пустоту.

— Я согласен, — подал я голос. — Черные особым образом похожи на русских. Русских тянет в нонконформисты.

— Брат мой, ты и я говорим на одном языке! — Андре встал в позу, напоминающую лидеров движения за равенство черных. Он произносил речь жестикулируя. В интонациях было что-то от пастыря баптистской церкви. — Вся белая Америка ходит на работу, продает там свою душу, смотрит телевизор и принимает все за чистую монету. У братьев по-другому устроены глаза. У вас в России были диссиденты, у нас гангстеры. Мы делаем из Америки не черно-белый фильм, а цветной боевик. И мы не только не принимаем системы, мы можем и взорваться. Без нас страна стала бы просто реалити-шоу с сексуально озабоченными подростками. Потому те белые ребята меня и обожают. Мы жизнь, мы воздух, мы вносим интерес. Брат мой, дай мне тебя обнять! — снова заорал Андре, глядя в противоположную от меня сторону. — Вы можете представить себе, какой чудовищной страной была бы Америка без черных? — спросил он нас с Крейгом, и я просто услышал, как он задавал этот вопрос каждому, с кем выдался случай поговорить.

— Была бы синтетической вакуумной пустотой, — ответил я.

Темнокожий Крейг глядит в пол, он не хочет участвовать в этом разговоре, тема ему не интересна.

— Крейг, ты привел ко мне классного парня! — говорит Андре безо всякого выражения. — Ладно, ребята, поезжайте, а я досмотрю поединок.

— Андре, помнишь, ты сказал, что я должен вместе с травой передать деньги тому парню в Нью-Джерси? — совсем уж уныло промямлил Крейг.

— Я помню, — посмотрел на него Андре рыбьим взглядом. — Почему ты решил, что я не помню таких вещей? — он сделал несколько шагов в сторону комода, но остановился. — Миша, ты не мог бы выйти, подождать в той комнате? — поинтересовался он у меня вежливо, при этом мягкость интонаций оставляла впечатление, что в случае отказа Андре может и покалечить, если не убить.

Я вышел в смежную с кухней комнату. Не сразу заметил, что в ней находится Мишель, — настолько неслышным было ее присутствие. Она сидела ко мне спиной, смотрела, облокотившись на подоконник, в раскрытое настежь окно и курила блант. Правая татуировка советовала братьям и сестрам не забывать, что они родом из Африки, иероглиф слева хранил загадочность. Мой взгляд бегал от иероглифа к ее затылку. Тишина стала настолько уютной, что я решился задать волновавший меня вопрос.

— Что значит твой иероглиф?

Она подняла голову не сразу, как бы не в состоянии поверить, что к ней кто-то обратился. Потом сделала это так, будто ее окликнул не я, а кто-то с дальнего конца улицы, и произнесла отстраненным, неживым голосом: «Что?» — словно удивившись не тому, о чем я спросил, а тому, что задал вопрос.

— Я говорю про татуировку.

— Это «Жень» — человеколюбие. Одно из пяти постоянств благородного человека — цзюнь-цзы. Следовать Жень значит руководствоваться соучастием и любовью к людям. Это то, что отличает человека от животного, то есть то, что противостоит звериным качествам, дикости, подлости и жестокости. Когда я набила себе это тату, я подходила к вещам легковеснее и проще. Поверить было невозможно, что я серьезно увлекаюсь конфуцианством. Я много читаю. У меня полно времени. Мне даже не надо готовить. Мы с Андре либо заказываем еду на дом, либо идем в ресторан. Он хотя бы при деле, а я просто сижу здесь одна.

Ее голос показался мне таким же пустым и неподвижным, как и сама квартира.

— Недавно я поняла одну вещь. Сказать? — посмотрела она на меня. — Буддизм — единственная религия, которую можно практиковать только там. — И, словно испугавшись своих слов, резко откинулась назад.

— Где?

— Ехать на Тибет и жить в монастыре. Нужно ехать в Китай и становиться отшельником. По-другому никак. Я скажу тебе больше, — она наклонилась к моему уху и заговорила совсем тихо, поверяя страшный секрет: — Я даже не очень понимаю, как можно практиковать христианство в этом мире.

— В этом? — я указал на пол.

— В этом, — многозначительно признала она, удовлетворенная тем, что нас объединила такая тайна.

— Поддерживаю, — заулыбался я. — Не понимаю, как можно называться христианином, если не согласен с этой жизнью. Последние месяцы в Нью-Йорке чувство, что столкнулся наконец с реальной действительностью. И никак не получается принять предлагаемые условия.

— Ты христианин?

— Был воспитан в христианской вере. Но перестал ходить в церковь.

— Не важно. — Она откинулась назад и выдохнула клуб сизого марихуанного дыма. — Ты христианин.

— Может, тебе не понравится то, что я скажу, но мне кажется, что ты так говоришь, потому что ты черная.

— Ты правда так думаешь? — проговорила она наивно. Прозвучало симпатично.

— А ты так не думаешь? Вижу, тебе важна Африка.

— Африка? — она поерзала, вспомнив. — Раньше все связанное с Африкой было невероятно важно. Я долгое время думала, что негры — избранный народ, — вздохнула она. — И знаешь, к чему я пришла? То, что говорят про избранность евреев, не пустой звук. Даже думаю сделать себе татуировку Меноры. Золотой семисвечник, древнейший символ иудаизма. Это будет больше всего соответствовать моему теперешнему состоянию. — Она снова поерзала на стуле.

Мы услышали голоса, затем увидели выходящего с кухни Андре с понуро волочащимся за ним Крейгом.

— Кто выиграл бой, милый? — подняла она влюбленные глаза на Андре.

— Я должен Хосе двести баксов, — весело ответил тот. — Холлифилд тоже черный, но он принадлежит системе. Поэтому можно сказать, мы в очередной раз стали свидетелями, как белый человек начистил задницу черному. Но я совсем не зол на Майка. Ради Майка я готов потратиться и на более крупную сумму. Ведь меня пока ни разу еще не арестовали. И каждый раз, как я слышу, что Майка снова повязали, я думаю, что он отбывает свой срок немножко и за меня.

— До свиданья, — я поднялся на ноги, покивал Андре и Мишель.

— Приходи! — сказала она мне. Очень милая, хотя голос у нее чуть мертвый, отстраненный. — Я здесь постоянно одна, буду только рада.

— Да, приходи, — отозвался Андре без энтузиазма.

Мы с Крейгом вышли на лестничную площадку и услышали себе в спину: