Повести и рассказы - Семён Самсонов

— Танк № 23 — ваш, но пока побудет на сохранении у завода. По первому вашему требованию будет выдан. Согласны?

— Согласны! — в один голос ответили покупатели..

Все были довольны, только ребятам совсем не хотелось расставаться с директором, уезжать с заводской площадки, где стояло столько прекрасных танков и их «Пионер» — большая славная боевая машина с поднятой в небо пушкой.

Лейтенант Бучковский проводил пионеров до трамвая. Он сказал, что машина, которую они выбрали, отличная и что название «Пионер» ему очень нравится.

Когда ребята остались одни, у них только и разговора было, что о танке и лейтенанте Бучковском.

— Ах, как он танк водит! — сказала Леночка.

— Что это тебе лошадь, чтобы водить? — возразил Ваня. — Товарищ лейтенант взял за рычаги, потянул их на себя, и танк вздрогнул, а потом сам пошёл, — заключил он.

— А Ленка правильно сказала, танк именно водят. Я в газете читал, — заступился Юра за сестру.

— Правильно, Леночка у нас — настоящий танкист, — добавил Серёжа шутя. — Она всё знает.

ЖИЗНЬ СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ

Нелегальную типографию, находящуюся в Змихове[37], по указанию подпольного комитета должны были перебросить в другой район. Уже несколько дней гестаповцы шныряли по всей Праге в поисках типографии. Они прежде всего бросились в рабочий район Змихов и, наверное, нашли бы её, если бы подпольщики не приняли срочных мер.

Наступал апрель. Подпольщики готовили очередной выпуск газеты «Руде право»[38] к празднику Первое мая. Но всё сложилось так, что типографию из рабочего района нужно было срочно перевести в более надёжное и безопасное место. Было решено разместить её в подвале небольшого частного особняка, где жил подпольщик-железнодорожник. Переносили типографию спешно, в одну из дождливых апрельских ночей. Небольшая типографская машина была перенесена на новое место по частям. Шрифты в сумках из полотна переносили двое рабочих. Когда один из них проходил по глухому переулку, где-то совсем недалеко послышались свистки полицейских. Рабочий решил, что гестаповцы устроили облаву. Он бросился в первую же попавшуюся калитку и оказался в маленьком дворике, наглухо обнесённом забором. Назад идти было поздно: в переулке уже стучали кованые сапоги гестаповцев. Тогда рабочий решил перебраться через забор. Он перебросил сумку со шрифтами, а затем быстро перепрыгнул сам. В лихорадочной спешке он не заметил, что сумка при падении лопнула по шву. Когда шрифты были доставлены на место, то оказалось, что часть их утеряна.

Маленький дворик с высоким забором находился поблизости от школы. Днём во время перемены кто-то из мальчиков подобрал у забора десятка два литер[39] и принёс их в класс.

Как всегда, ласково и спокойно пан Краузе спросил у мальчика, где он взял литеры. Тот ответил, что подобрал у забора недалеко от школы. В следующую перемену любопытные ребята, а вместе с ними и пан Краузе, «обследовали» район находки и собрали там ещё десятка полтора литер. Пан Краузе решил, что где-то поблизости есть типография или человек, у которого хранятся типографские шрифты. В ту же ночь в этом районе был устроен повальный обыск, но гестаповцы ничего не обнаружили.

Однако в гестапо не успокоились. На другой день в доме у Франтишека Марека, который первым подобрал шрифты, был обыск. Мальчик в школу не пришёл: арестовали его отца, хотя тот не знал ничего о шрифтах. Франтишек особенно тяжело переживал всё это, считая себя виновником ареста отца. Об этом он рассказал в школе своему товарищу в присутствии Зденека Кворжика.

Возвращаясь из школы, Зденек поделился новостью с Яном Шпачеком, а тот рассказал всё своему отцу. Этот случай полностью убедил доктора Шпачека в том, что пан Краузе — агент гестапо и что школа является местом его грязной работы. Значит, гестаповцы не оставляют этот район без внимания. А уж теперь они приложат максимум усилий, чтобы обнаружить типографию и усилить «работу» в школе.

И хотя типография находилась далеко отсюда, но квартиры доктора Шпачека и дяди Вацлава были в этом районе. Кроме того, вызывало тревогу ещё одно обстоятельство. Наборщику дяде Вацлаву было поручено добыть недостающие шрифты, которые он маленькими частями переносил за голенищами сапог, добывая их с большим риском.

С тех пор как временно квартира доктора Шпачека перестала быть явочной, даже дяде Вацлаву было запрещено бывать здесь без особого приглашения или вызова. Всё это случилось после того, как Ян Шпачек написал своё сочинение и пан Краузе удостоил доктора своим посещением. Связь между доктором Шпачеком и дядей Вацлавом теперь осуществлялась только через «больных» — специальных связных подпольного комитета — и Яна Шпачека, который тоже время от времени выполнял поручения отца.

После рассказа Яна об истории с литерами в школе у отца появилась срочная необходимость предупредить дядю Вацлава. Всё это произошло в субботу, а в воскресенье дядя Вацлав должен был набирать новый материал для газеты «Руде право» и бюллетеня «Мир против Гитлера», который редактировал Шпачек.

Доктор Шпачек сидел у себя в кабинете за рабочим столиком, на котором лежали инструменты и все необходимые материалы для протезирования зубов, но ничего не делал. Он думал о том, как сложно и тяжело работать в подполье. Часы, висевшие на стене, пробили не то десять, не то одиннадцать. Доктор даже не посмотрел на них. Он думал о Москве. Вот в эту же минуту Кремлёвские куранты тоже отбивают часы и там, в Кремлёвском дворце, товарищ Сталин и его соратники разрабатывают новые удары по гитлеровской армии, изучают то, что происходит на полях великих сражений. Они руководят огромной страной, самой славной и боевой армией в мире, и всё у них получается превосходно. А он, доктор Шпачек, сидит и думает о том, как трудно быть участником даже «малой войны» с нацизмом, которую они, патриоты Праги, ведут сейчас в условиях подполья и жестокого террора гитлеровских оккупантов.

Поймали рабочего, читавшего листовку, — смерть. Нашли в доме типографские литеры, случайно поднятые мальчиком на улице, — застенок и концлагерь. Обнаружили коммуниста — пытки, виселица. Кажется, нет такого угла в Праге, где бы не было гестаповца в чёрном мундире или замаскированного агента, сыщика типа пана Краузе. И всё-таки народ борется.

Конечно, ещё не весь народ борется, ещё слабо развёрнута эта борьба, но вести с Востока, постепенное собирание сил коммунистической партии и беспартийных активистов всё усиливают эту борьбу потому, что честные люди верят в победу, знают, что жизнь сильнее смерти. Даже дети принимают участие в этой борьбе.

Доктор думал о сыне. Его судьбу он связывал со своей работой, жизнью. С одной стороны, страшно за него, с другой — не будь его сочинения, не будь его рассказа о придирках и других опасных стычках с учителем, ни доктор Шпачек, ни в подпольном комитете не узнали бы так быстро о пане Краузе, ещё об одном замаскированном и опасном враге.

За такими размышлениями застал доктора Ян, вернувшийся из школы в весёлом, беззаботном настроении.

— Что нового в школе, Янек?

— Ничего нового, папа.

— Урок немецкого был сегодня?

— Был, а что?

— Я подумал: вам, наверное, опять сочинение задали писать?

— Нет, у нас устный был, учились говорить по-немецки.

— Ну, и как у тебя получается?

— Пятёрку получил, — небрежно, но с заметным удовлетворением ответил сын.

Доктор давно собирался и, наконец, решил поговорить серьёзно с Яном. Поговорить начистоту. Он посмотрел на сына, улыбнулся и сказал:

— Садись, Янек, поговорим о деле. Но разговор только между нами.

— Я понимаю, папа. Значит, секретно?

— Да, сынок, секретно…

Мальчик присел рядом, на стул для больных. Ещё ни разу отец не разговаривал с ним так серьёзно.

Отец некоторое время молчал и смотрел на сына, как бы раздумывая: «Нужно ли говорить с ним откровенно или ещё подождать?» И всё же решил открыть тайну, давно скрываемую от сына.

— Твоя мама, — начал отец, — сидит в тюрьме. Ты меня часто, Янек, спрашивал, где она, что с ней, но я тебе не говорил… И если бы мы с тобой в своё время не жили в Советском Союзе, то и я бы сидел, наверное, тоже в тюрьме… — Доктор Шпачек не сказал, что мать Яна уже казнили.

Ян сильно побледнел и лихорадочно вцепился руками в подлокотник стула. Он долго, молча смотрел на отца, потом мрачно, с недетской серьёзностью проговорил:

— Ты говорил, что мама нас бросила… Значит, это неправда?

— Неправда, Янек, но я должен был так сказать. Признаюсь, тогда я обманул тебя…

— И я обманул, — огорчённо сказал Ян.

— Кого? — спросил отец.

— Серёжу. Знаешь, он мой настоящий друг, а я его обманул…