Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова? - Татьяна Нефедова

Есть особая категория дачников – городские родственники и наследники сельских жителей, которые еженедельно ездят «на отработку» в деревню. Эта страта очень велика, и статистика уловить ее не может. При опросах в деревнях мы старались выявить долю продукции, которая уходит городским родственникам (см. табл. 4.2.5), – показатель, который косвенно характеризовал прочность связей городов и сельской местности, а следовательно, и отработку горожан на участках своих родителей в деревне. Степень связанности города и деревни зависит от степени удаленности района и от давности и глубины депопуляции. Например, и Новоузенский район на востоке Саратовской области и Валдайский район в Новгородской области удалены от крупных городов. Но Новоузенский район живет «своей жизнью», а Валдайский сохранил довольно прочные связи деревенских стариков с их уехавшими в города детьми. Особенно заметна активная сельскохозяйственная деятельность горожан в старых районах товарного производства, затронутых процессами депопуляции, например в Ростовском районе (см. раздел 2.7). Действие социальных эстафет так сильно, что горожане активно включаются в сельскохозяйственное производство, доходы от которого часто превышают их жалкие зарплаты. То же происходит и с дачниками, попадающими в такие, например, районы товарного производства огурцов, как Луховицкий.

Растущие потребности горожан, особенно москвичей и петербуржцев, во втором дачном жилье способствуют сохранению многих формально умерших деревень. Многие из них летом оживают. Сезонное заселение горожанами сельской местности начинается с пригородов, но захватывает и глубинные районы. Например, в Переславском районе Ярославской области к 26 тыс. человек местного сельского населения каждое лето добавляется 37 тыс. семей из Москвы и Подмосковья (как минимум 70 тыс. человек), купивших дома в здешних деревнях. Еще 13 тыс. москвичей – члены местных садоводческих и огородных товариществ. Значит, летом сельское население этого района увеличивается почти в 4 раза. Даже за 400 км от Москвы в Валдайском районе Новгородской области (см. раздел 2.5) в летний период население увеличивается с 3 с лишним раза. В деревнях без постоянного населения появляются не только отдельные дома, но и застраиваются новые улицы. «Водораздел» дачного заселения нечерноземной деревни москвичами и петербуржцами проходит по югу Псковской и Новгородской областей.

В последние годы появилась еще одна разновидность жилья горожан в деревне, которую условно можно назвать «поместье». Дополнительно к небольшому приусадебному участку, находящемуся, как правило, в собственности хозяев, арендуется довольно обширная территория из земель администрации или колхоза. Поместья есть и в пригородах, где они доступны супербогатым. В глубинке же возможность прирезать к своему участку кусок земли с лесом, хорошим видом на реку или озеро и т. п. по силам и обычному горожанину, сумевшему договориться с местными землевладельцами. Площади таких поместий могут достигать нескольких десятков и даже сотен гектаров. Иногда местные власти требуют от арендаторов сельскохозяйственного использования части земель, что те имитируют с большим или меньшим успехом. Но главная их цель – отгородиться от мира не забором, а пространством – весьма далека от сельского хозяйства.

Рисунок 5.4.3. Зоны дачного разрастания Москвы и Петербурга

И все-таки глубже всего горожане вросли в сельскую среду пригородов. Именно там возник четвертый тип загородных усадеб — «новорусские виллы». Их мини-замковый облик и резкий контраст с окружением наводят на не самые благородные мысли. Похоже, новые капиталисты следуют девизу о доме-крепости, подтверждая тезис о выпадении в нашем социуме и культуре ряда средних этажей. Это делает современное русское общество, скорее, атомизированным и индивидуализированным, чем коллективистским. Пригородные виллы своими размерами и богатством больше напоминают шикарные курорты, чем обычные пригороды западных городов. Это выплеск капиталов из крупнейших городов, а не их реальное разрастание. По нашим периодическим наблюдениям, большая их часть обитаема в выходные дни и летом, в остальное время обитаемы не более 1/4 особняков, в лучшем случае, там проживает сторож. То есть используются они почти так же, как и классические дачи. Сельское хозяйство на участках, как правило, не ведется, и отличаются они лишь тем, голый там газон или газон с цветами.

Таким образом, субурбанизация (переселение горожан в пригороды) в России в отличие от западных стран имеет все еще в значительной степени сезонный или недельный ритмы и почти всегда связана с наличием второго жилья дополнительно к городской квартире. При этом захватывает она не только наиболее обеспеченные группы населения, но гораздо более широкие его пласты. Более того, контрурбанизация (переселение в сельскую местность) началась в России именно с прослойки бедных, часто пенсионеров, бегущих в свои кое-как утепленные сельские и дачные дома от дороговизны городской жизни и использующих городские квартиры как источник средств существования.

В целом дача как собирательное понятие не есть продукт какой-то особой русской ментальности. Это результат вписывания естественной для всех народов тяги к совмещению достоинств городской и сельской жизни в конкретные исторические и географические условия России.

Дачники и местное население

Городские дачники спасают деревни как поселения и отчасти обустройство прилегающей местности, но не сельское сообщество и сельское хозяйство.

Отношения селян и горожан, купивших или построивших дома в деревнях России, далеко не идилличны. Вот нечто вроде типового портрета якобы умирающей, а на самом деле обновляющейся дачной деревни в нечерноземной глубинке, скажем, в соседней с Подмосковьем Смоленской,

Тверской или Ярославской областях, выживающей благодаря горожанам, которые грезили о настоящей избе в деревне где-нибудь поглуше.

Добираться до нее очень долго и трудно. На машине сейчас это занимает 5–6 часов. Но дорогу до деревни провели совсем недавно.

А прежде из Москвы надо было ехать на электричке или поезде дальнего следования, как правило, 4–5 ночных часов, потом на автобусе, который и ходит-то несколько раз в день, а потом еще и пешком через лес.

Вот такая глушь. А от Москвы это всего-то километров 200. Многие и по сей день так добираются, ведь стремится в такие районы определенный слой не очень богатых людей.

Было в деревне 40 домов и отделение колхоза. Все поля вокруг засевались общими силами хозяйства, при этом местный бригадир-трудоголик держал своих подчиненных в ежовых рукавицах. С колхозным стадом в 200 голов лихо управлялся бессменный пастух, который попивал, но знал свое дело.

Теперь в селе осталось га домов местных жителей, в том числе две бездетные семьи и две – с детьми (из этих четырех семей две – семьи хронических алкоголиков). Остальные местные – старушки, уже не работники даже в своем хозяйстве, поэтому на все село остались лишь две частные коровы (хотя раньше их было много). Колхозное стадо исчезло давно, как только состарился и ушел на пенсию пастух. Пришедшие ему на смену работники то теряли коров, то уходили в запой. Часть общественных коров в реформенный период зарезали, остальных отдали в центральную усадьбу. Поля тоже не пашут, хотя «акционерное общество», в которое переименовали колхоз, существует, и на некоторых полях, давно засеянных многолетними необновляемыми травами, косилки скашивают сено. Остальные зарастают лесом. Отделение колхоза закрыли, как только ушел бригадир, работников по старости не стало – молодые в колхоз не идут. Ведь заработков и так достаточно. Главное – это лес. Торговля лесом очень выгодна, тем более что вся она носит «теневой» и полукриминальный характер. А спрос есть. И основной спрос связан со вторым дыханием этой деревни – дачниками. На самом деле деревня не умирает, она обновляется. Из 40 домов более половины уже принадлежит москвичам, приезжающим сюда на лето. Есть жители и других городов, но мало. Постоянно живет в деревне лишь одна городская семья, сдавая в аренду московскую квартиру. Первые дачники появились в этой глуши еще 20 лет назад. Соблазнили друзей приобрести почти даром дом по соседству, те – своих друзей. Так и сформировалось тесное сообщество из другой жизни, которое лишь отчасти пересекается с местным населением. Поначалу у чужаков били стекла, каждую зиму «чистили» дома, унося все до мелочей. Потом, познакомившись ближе, смирились и даже подружились с новыми соседями. Однако ощущение чужеродности у горожан не прошло, хотя экономические интересы тесно связывали оба сообщества. Дачники нуждаются не только в стройматериалах, у местных жителей они покупают молоко, картофель и овощи. Сбор клюквы и ловля рыбы тоже стали хорошим промыслом для селян. Число дачников все расширяется. Однако прежний баланс интересов и отношений двух сообществ постепенно разрушается. Раньше местные охотно подрабатывали у дачников, теперь старые работники умерли и поставить забор некому: жители деревни не берутся. Даже для ремонта, не говоря уже о строительстве, приглашают молдаван, работающих на соседних стройках. Прежний натуральный обмен: горожане – дефицитные продукты из Москвы, местные – картошечка и молочко – нарушен. Все только за деньги и по немалым ценам. Новые алкоголики гораздо агрессивнее прежних. И дом, уходя в лес, не оставишь открытым. По мере расширения числа дачников, уменьшения и качественного изменения местного сообщества, былая помощь дачникам через стадию взаимодополнения переходит к стадии разделения двух сообществ с последующим отторжением горожан местными жителями и паразитировании на них. Эти конечные стадии наиболее выражены в Подмосковье, где давно уже при обилии местных безработных невозможно найти за умеренные цены любого работника и где работают в основном приезжие из стран СНГ. Примиряет местное и дачное сообщества только переходная страта – городские родственники местных жителей, менталитет которых все в большей степени дрейфует в сторону горожан. А также заинтересованность горожан в том, чтобы в деревне хоть кто-то жил в зимний период, когда их дома пустуют.