Путешественница. Книга 2. В плену стихий - Диана Гэблдон

– Твоя говорить, на кого похож мальчик, – торжествующе оповестил он.

– Нет, расскажи сам, кого ты видел, – отрезал Джейми. – Сколько их было и как они выглядели.

Измаил улыбнулся.

– Ваша умный. Знать?

– Да уж догадываюсь, представь себе. Валяй рассказывай, – Джейми оборвал его рассуждения.

Измаил покосился на Фергюса, принесшего поднос с фруктами, и взял одну дольку. Француз тоже искоса поглядывал на негра.

– Двенадцать мальчишка. Говорить странно, как ваша.

Джейми блеснул глазами и послал мне взгляд.

– Все так говорят, как я? Это шотландцы?

Объяснить Измаилу, кто такие шотландцы, было тяжело, но он нашелся сам:

– Говорить, как злая собака. Гррр! У-у-у-уф!

Он передразнил скалящегося пса, а Фергюс закусил губу, чтобы не захохотать в голос.

– Это и впрямь шотландцы. – Я и Фергюс умирали со смеху, но старались не подавать виду, так что мне пришлось взять инициативу в свои руки и заставить Измаила продолжить рассказ: – Двенадцать шотландских мальчиков, что дальше?

Джейми с раздражением бросил на меня взгляд и стал говорить сам:

– Мы поняли, спасибо. А как они выглядели?

Измаил рассматривал манго, словно раздумывая, стоит его есть или плод ненастоящий. Интерес и голод превозмогли, и он утер губы тыльной стороной ладони.

– Моя видеть мальчики один раз.

Он стал вспоминать, и оттого, что он хмурился, затянувшиеся шрамы на лбу приблизились друг к другу.

– Желтый волос – четыре мальчик. Коричневый волос – шесть. Черный – два. Моя выше, чем два мальчик, а один такой, как надсмотрщик.

Теперь стало понятно неприязненное отношение Измаила к Фергюсу. Верно, в числе его надсмотрщиков были европейцы, быть может, даже французы. Фергюс вскинулся и возмущенно поглядел на нахального негра, но промолчал.

– Один мальчик крупный, но меньше ваша.

– С ростом все понятно. А что на них было надето?

Джейми не спешил и выяснял все детали, могущие навести нас на след Эуона, но в то же время не показывал, к кому из мальчиков проявляет наибольший интерес. Рост, вес, цвет радужки, наличие шрамов и отличительных признаков, сутулость – все это становилось предметом его расспросов, все, что можно было рассказать и что запомнил Измаил.

Мужские голоса имели спокойную тональность, звенящий голос Фергюса не встревал в разговор, и я закрыла глаза. Усталость дала себя знать, но, по счастью, у меня больше ничего не болело и не кружилось.

Джейми и впрямь говорил чудно, как будто пес порыкивает. Раньше я такого не замечала. Согласные, вот что дает такой фонетический эффект.

Я примешала к этому свое фырканье, попытавшись издать похожий брюшной звук, и ощутила дрожание мышц под руками, которые сложила на животе.

Измаил говорил так же низко, как и Джейми, но его речь лилась плавно – хоть этого нельзя было сказать о его грамматике, – подобно тому, как льется растопленный шоколад, сдобренный сливками; она убаюкивала и усыпляла.

«Удивительно, как похоже на голос Джо Эбернети. Совсем такой, каким он диктовал отчет о вскрытии».

Голос Джо мог сделать красиво звучащими даже такие вещи, как отчет о вскрытии жертвы несчастного случая. Эбернети производил вскрытие трупа, надиктовывая отчет на магнитофон. Руки его на фоне бледности мертвого тела казались еще чернее.

«… мужчина, около шести футов, худощавого телосложения…»

Услышав голос Джо наяву, я вздрогнула и проснулась. Это было невероятно, но он звучал. За столом сидел…

– Нет! – воскликнула я, немало напугав этим мужчин.

Волосы спутались и налипали на руку, когда я отбрасывала их назад.

– Нет-нет, ничего, продолжайте. Сон дурной.

Они продолжили говорить, а я принялась размышлять.

Внешнего сходства ничуть не было: телосложение Джо делало его похожим на медведя, а Измаил был тоненьким и жилистым, очень сильным, если судить по рельефу мускулатуры.

Выражение лица и цвет кожи тоже разнились: широколицый Джо приветливо улыбался, Измаил выглядит так, словно прячется от кого-то, преследуемый кем-то, а потому не доверяет никому и имеет настороженный волчий взгляд. У Эбернети была кожа цвета свежего кофе, а у Измаила она имела красновато-черный оттенок, будто догорающие угли в костре. Штерн говорил, что таковы рабы с побережья Гвинеи, не так высоко ценившиеся на рынке рабов, как иссиня-черные сенегальцы, но выше желтовато-коричневых яга и конголезцев.

Но голоса, голоса, черт возьми, были до ужаса похожи: закрыв глаза, я не могла отличить голоса Измаила от голоса Джо, упорно возникавшего в моей памяти. Парадоксально. Эбернети прекрасно знал английский, а речь Измаила являла собой образчик того карибского английского, известного всем как «рабский». Других признаков сходства не было. Я приоткрыла глаза, не желая быть замеченной Измаилом во время наблюдений, и прошлась по его телу внимательным взглядом. Теперь в глаза бросилось то, чего я раньше не видела из-за того, что его кожа была испещрена татуировками, шрамам и ссадинами.

Чуть ниже плеча у него был срезан лоскут кожи. Именно срезан, то есть повреждение носило рукотворный характер. Кожа была совсем розовой, а это значило, что ранение свежее, недавнее. В кубрике было темно, и я не сразу сообразила, что бы это могло быть, а сообразив, охнула.

«Отказаться от рабских имен», – приблизительно так говорил Джо о своем сыне. Леонард Эбернети переименовал себя, не желая называться европейским именем.

Кусок кожи, срезанный Измаилом, содержал клеймо, которое нельзя было иначе вывести. Клейма же информировали, кто является хозяином того или иного раба. Негр избавился от клейма, чтобы его не вернули прежним хозяевам, по-видимому, нещадно его бившим.

Удивительное совпадение – Измаил. Неужели это был безвестный дед сына Джо? Сам пленник не отождествлял себя с этим именем («Они звать моя Измаил»), но не стал называть своего настоящего, племенного имени.

Имя Измаил слишком походило на имя, выдуманное фантазией работорговца. Но каким же было настоящее имя пленника? Ленни мог проследить родословную вплоть до этого колена, я не отрицала такой возможности. И тогда, подобно своему далекому предку, он отказался от постыдных имен, данных рабам господами и взял себе прозвище как символическое родовое имя. Но…

Потолок каюты ограничивал безбрежный полет моей мысли. Эбернети и Измаил. Следовало кое-что проверить.

Фергюс продолжал стоять, подпирая стену, но он заметил мой тайный знак и подошел ко мне, готовый выполнить любое мое желание.

– Я хочу выйти на воздух. Выведешь меня?

Джейми, говоривший об оснащении «Брухи» и составе ее экипажа, бросил на меня озабоченный взгляд, но я улыбкой показала ему, что все в порядке.

– Куда дели бумаги на барбадосских рабов? И где Тенерер?

Бумаги оказались у Фергюса за пазухой.

– Вот документы. Раб, наверное, в кубрике. А что угодно миледи?

Листы за короткое время пребывания на «Артемиде» успели набрать грязи, сделавшись еще более склизкими и неприятными на ощупь. Впрочем, может быть, это работало мое воображение.

– Вот! – Я нашла лист, который читал Джейми. – Эбернети! Эти рабовладельцы выжигали клейма в виде геральдической лилии на левом плече своих рабов. Фергюс, тебе знаком этот знак? Ты видел его где-нибудь ранее?

Парень не понимал.

– Хорошо, идем, я покажу тебе, – я потащила его в кубрик.

Цветок над литерой «А», три дюйма в длину и три в ширину, выжженный на пару дюймов ниже плеча. Тенерер и Измаил имели одинаковые клейма, только последний избавился от своего, не желая принадлежать Эбернети. Самым удивительным было то, что цветок не был в строгом смысле геральдической лилией: это была эмблема Карла Стюарта и якобитов – роза с шестнадцатью лепестками. Вот это да! Здесь, на Ямайке, так далеко от Шотландии, кто-то из патриотов решил проявить преданность делу молодости и, движимый благими намерениями, совершить подлог, выдав свой герб за геральдическую лилию.

– Миледи, вы не хотели бы прилечь? – Фергюсу не очень нравилось, что я разглядываю Темерера.

Тот очень спокойно отнесся к осмотру, явно не первому в его рабской жизни и, увы, не последнему.

– Ваше лицо… простите, миледи, но оно похоже на гусиный помет – такого цвета. Милорд будет зол, что вы ушли без него, а тем более если вы упадете.

– Я не хочу и не собираюсь падать в обморок. А мой цвет лица пусть заботит кого-нибудь другого: я второй день как после операции, между прочим. Это объяснимо. Лучше давай поговорим о другом. Фергюс, мне срочно требуется твоя помощь.

– Слушаю вас, миледи. – Он подхватил меня под локоть, когда я не сдержала свое обещание не падать и пошатнулась от того, что на «Артемиду» налетел ветер. – Но прежде вы ляжете. А расскажете уже лежа.

Я не была уверена на все сто процентов, что не упаду, и с радостью согласилась, все-таки решив рассказать французу все стоя, без посторонних ушей.

– Ох, англичаночка, наконец-то ты пришла. Зачем так долго гуляла? Ты еще нездорова, не следует подвергать себя таким опасностям. Как чувствуешь себя? Выглядишь ты хреново, лицо цвета испорченного заварного крема, – засуетился вокруг меня Джейми, когда я снова ступила в каюту.