Хор больных детей. Скорбь ноября - Том Пиччирилли

Слово, которое в тюрьме имело совершенно другое значение. Члены кланов и угонщики постоянно говорили, что представляют свои банды.

Мать продолжала, теперь она покачивалась:

– Он может продемонстрировать веру, ползая на животе. Господь наш, Господь наш. Боже мой. А они не могут показать ничего, кроме собственного яда. Понимаешь?

– Нет, – ответил ей Шэд.

Продемонстрировать – не то слово, которое знала бы мать, даже в загробной жизни. Он сам его не знал до всех тех книг из тюремной библиотеки.

– Держись оттуда подальше. Они заберут тебя.

Белый епископ, исполняя роль стража, поднял пастушеский посох над лежавшим на кровати телом Шэда. Полоса ткани на шее епископа продолжала развеваться и хлопать, словно ее трепал ветер. Как проводник, он потряс руками, заставляя колокольчики тихо зазвенеть.

Руки Шэда сжались в кулаки, простыни смялись и обмотались вокруг тела. Мег была той частью его души, к которой никто не мог прикоснуться. Сестра поддерживала его в тюрьме, а он никогда не сможет ее отблагодарить. Шэд бессильно заплакал и застонал во сне.

От желания отомстить из его груди вырвался вой. Царапая воздух, мать подкралась к Шэду, точно животное, и прыгнула. В тот миг, когда их тела соприкоснулись, он распахнул глаза, откатился в сторону и закашлялся. Изо рта на пол капала кровь.

Глава четвертая

За ночь температура упала. За широким изгибом хребта сельская местность переходила в девственные леса, окаймленные болотными соснами. Над колеей поднимался и плыл запах кедров. Вокруг росли тонкие белые дубы и густая трава, лишь изредка в ней виднелись вереницы следов, оставленных дорожными бригадами арестантов. Заросли шиповника и чертополоха на востоке грозили содрать кожу с путника, который свернет не туда.

Шэд стоял, глядя на плотно утоптанную землю там, где обнаружили тело Меган, и пытался достучаться до нее сквозь бесконечную пелену. Сказать, как ему жаль.

– Мой па говорит, что это дурная дорога, – сказал Шэд.

Дейв оглянулся.

– Мой говорит то же самое.

– Он когда-нибудь объяснял почему?

– Ты же знаешь историю этих краев. Про умерших от чумы. Из-за этого он и нервничает. Просто легенда, досталась в наследство от отцов и дедов, я думаю.

Шэд подумал о своем ссохшемся старике, о смутных предостережениях матери, которые, наверное, никогда не будут разгаданы.

– Тут что-то большее.

– Как и всегда.

Помощник шерифа Дейв Фокс, одетый в старательно отутюженную серую форму, скрестил на груди огромные руки. Он переменил позу, и его кожаная кобура заскрипела. Форменная куртка была расстегнута наполовину, галстук лежал настолько аккуратно… настолько безупречно, что казался прибитым.

Невозможно было избавиться от ощущения, что Дейва перебросило из прошлого на сто лет вперед. Ему бы гонять скот по равнинам, сражаться с индейцами голыми руками или идти посреди улицы на перестрелку. Еще со школы Шэд всегда восхищался Дейвом. Тогда это граничило с чем-то вроде благоговения. Теперь Шэд не знал, что это за чувство. Возможно, то же самое.

Поступив в восемнадцать лет на службу в местную полицию, Дейв в одиночку разогнал шайку скупщиков краденых тачек в округе Окра. Полгода пролом в стене бара на двенадцатом шоссе был центром азартных игр и бойкой торговли мутным виски. Позади бара в ржавом трейлере размещался бордель. Банда торговцев «белым товаром» привозила несовершеннолетних девчонок даже из такой дали, как Поверхое. Парни из южной мафии приезжали сюда повеселиться и слетали с катушек, а напившись, устраивали рейды с линчеванием.

Дейв разобрался со всем этим примерно за два часа. Убил троих мужчин и хозяйку борделя, которая минуту назад до потери сознания избила автомобильной антенной девочку-подростка за то, что та вела себя довольно дерзко с бизнесменом из Мемфиса. Прежде чем прибыл шериф Уинтел, Дейв успел арестовать еще семерых головорезов. Получил в бедро две пули двадцать второго калибра, но скорость не сбавил ни на шаг. За это дело он заслужил благодарность и фото с губернатором.

– Я никогда не ездил этой дорогой, – признался Шэд.

– Даже когда блокировал патрули для Луппи Джо Энсона?

– Я был в деле только одно лето, а у него нет поблизости покупателей.

– Здесь никто не ездит, но иногда, пытаясь ускользнуть от дорожного патруля, вихляют, поворачивают и выскакивают сюда, а потом прячутся в зарослях или у ручьев. Мчат по грунтовкам, обдавая пылью полицейских.

– Это не срабатывает. Я держался ближе к городу.

– Вот почему тебя так и не поймали.

Для некоторых перевозчиков все это было игрой. И если полиция не вмешивалась, не наседала со всех сторон, не размещала на дорогах блокпосты, им становилось просто неинтересно.

– А что в той стороне? – спросил Шэд, глядя вверх на тропу. Он не знал, как тут обстояли дела, и это раздражало. Словно от него что-то скрывали. – Только эстакада через ущелье?

– В общем, да. Дорога ведет в горы, тянется на север до моста. А на другой стороне хребта Ионы превращается в тропу, которая утыкается в заросли ежевики. Когда-то, лет сто сорок назад, до войны и вспышки желтой лихорадки, там было что-то вроде аллеи влюбленных. Сюда приходили на свидания, а то и целыми семьями. Летом тут красиво – луга зеленеют, повсюду полевые цветы. Лошади и коляски направлялись к ущелью, а пары устраивали после церковной службы пикники, цитировали Священное Писание и пели гимны.

Мама сказала: «Там, наверху, умирают».

У Шэда снова возникло ощущение, что на нем кто-то фокусируется, напрягая силы и диктуя свою волю. Он покачнулся и покрылся потом. Никого вокруг не было, но он по-прежнему чувствовал движение – какое-то порхание или даже танец. В затылке стало тепло, уши вспыхнули. Шэд попытался сосредоточиться, но не смог.

– Ты в порядке? – спросил его Дейв.

– Да.

Помощник шерифа привалился спиной к машине и продолжил:

– Наверное, репутация этого места берет начало со времен битвы при Чикамауге. Южане загнали туда несколько отрядов Союза и сбросили их в ущелье.

Шэд давно не задумывался об этом, но теперь внезапно вспомнил историю.

– А я и забыл.

– Не тот момент Гражданской войны, в честь которого устанавливают мемориальные доски. Потом в Лощине случались эпидемии. Желтая лихорадка в восемьсот восемьдесят пятом. Холера в девятьсот пятнадцатом. Когда дела шли совсем плохо, больных целыми фургонами свозили в горы и оставляли там.

– Господи.

Дейв говорил откровенно и совершенно без эмоций.

– Этой же дорогой поднимаются самоубийцы.

– Ну, конечно.

– Одинокие люди, старики бросаются с обрыва.

Шэд уловил рядом смутный, мимолетный образ Мег и вновь увидел ее бледную руку. Она тянулась, пыталась дотронуться. Пришло время услышать