Цвет - Сергей Васильев

Интерлюдия

— Купите доску!

На Бриссовской ярмарке можно встретить кого угодно, даже человека. Редко — покупателя. Продавца — практически никогда. Но нищего продавца… Или выглядевшего, как нищий. Потому что доска, которую он предложил мне, волшебно дисгармонировала с той чудовищной рванью, в которую он был одет.

— Купите! Она нужна вам.

Оборванец не просил, не приказывал. Он сообщал факт для осмысления. Я не стал возражать. Мне было не до того — я залюбовался открытой доской.

Гладкая поверхность из опал-серебра перламутрово поблескивала ровно настолько, чтобы не слепило глаз. Борта по контурам половинок из ханьского трехцветного нефрита медленно переливались от темно-зеленого к жадеито-белому. Края лунок с каждой стороны поля подмигивали золотыми искрами в толще желто-красной норанской яшмы. Узкие треугольники, каждый своего рисунка, словно языки темного пламени поднимались от каждой из двадцати четырех лунок на треть к середине поля. Узоры не были выгравированы или вытравлены: живые кристаллы с Кальцита, питавшиеся драгоценными камнями, добытыми на разных планетах, создали такое совершенство. Врастая в плоть опал-серебра, они оставили разноцветные, шершавые на вид, но идеально-гладкие на ощупь неповторимые линии чудных цветов.

В центре каждой половинки доски во втором слое тончайшего полупрозрачного серебра находился рисунок. Слева — круг из сибского чароита, где коричневые и сиреневые прожилки на фиолетовом фоне сплетались в пейзаж родной ему планеты с ее озерами, холмами, причудливыми деревьями и летающими оперенными ящерами. Справа — азурмалахитовый круг, в котором ярко-зеленые и насыщенно-синие волны уводили в глубины пресноводного океана Зельде вслед водяным драконам.

Узнаваемо. Планеты-заповедники, закрытые для свободного посещения. Чтобы отразить в камне их суть, мало быть талантливым художником. Надо побывать там.

Я осторожно дотронулся пальцем до опал-серебра и чуть провел, убеждаясь в его гладкости.

— Где ты взял это? — я старался говорить спокойно, не глядя в глаза продавцу. — Наверняка, дорогая вещь.

— Нет, не дорогая, — нищий хмыкнул, — у нее просто нет цены.

— Сколько же ты хочешь?

— Не много. Всего два хода.

— Что? — я не понял. Цена в несколько тысяч галактов не показалась бы чрезмерной. И ответ, что у меня никогда не будет столько денег, готовился легко слететь с языка, превращая предложение о покупке в шутку.

— Два хода игры.

Доска лежала на невысоком каменном помосте, у голых ступней нищего. А он сидел на корточках, локтями упираясь в колени, и ехидно глядел вверх, на меня. Я присел так же, как он, и с вызовом посмотрел в его темные глаза.

— Не игру?

— О-о! На одну игру зачастую тратится вся жизнь. Нет, всего два хода. Это малая цена. И я уйду. Доска останется за тобой — что бы ты ни выбросил.

Нищий достал из-за пазухи зары и положил их с легким стуком на бар — средний борт, разделяющий две половины доски.

— Ты ходишь первым, — безапелляционно заявил он, положив ладонь на доску и опершись всем весом.

Странно. Это было против правил. И вообще, говорил он так, будто я уже согласился с покупкой. Но почему покупкой? Отдача драгоценной вещи всего лишь за два броска зар выглядела попыткой избавиться от нее. Чем-то доска мешала владельцу. Что-то не устраивало его в ней. Череда преступлений? Кровавая месть? Наверняка без этого не обошлось — драгоценностям свойственно притягивать смерть разумных. Но никогда никого это не отвращало от владения таким предметом. Большинство стремится получить желаемое, невзирая на его прошлое.

Я не стремился. Мне стало интереснее сыграть.

Полупрозрачный кубик из огненного опала с черными точками на гранях лег мне в ладонь.

— Почему я? Разве не будем разыгрывать очередность? — осведомился я, катая кубик между пальцами, фиксируя его ребра.

— Здесь нельзя так, — как-то грустно сказал нищий, — не тот случай. У тебя нет выбора. Либо играешь на моих условиях, либо не играешь вообще.

Я качнул головой и подобрал второй кубик из сине-пурпурного танзанита с белыми точками.

— Какую играем? Длинную? Расставляй! — бесшабашная веселость наполнила меня.

Нищий запустил руку в лежащую позади него суму и вытащил горсть черных шашек — пятнадцать штук. Небрежным жестом он кинул их на одну половину доски. Так же небрежно кинул вторую горсть, белую, — на другую половину. Шашки сами выстроились в положенных им лунках. Мне досталось играть белыми. Ничего особенного не было в костяных кругляшах, не в пример самой доске. Такими играют где угодно и кто угодно — и контраст с опал-серебром был разительным. Оббитые по краям, с полустёртыми концентрическими кругами на верхних гранях, со щербинками и сколами, они прошли через тысячи рук и, быть может, не только рук.

Вслед за шашками нищий достал небольшой деревянный стаканчик и протянул его мне. Я молча взял его, опустил туда зары и хорошенько встряхнул, прикрыв ладонью. Потом выбросил кубики на поле, как выплескивают воду из стакана.

Зары ударились о доску, подскочили несколько раз, слегка замедленно, и остановились у борта.

— Ду-ег, — объявил бросок нищий, — хороший ход для тебя.

Ни о чем не думая, я сдвинул шашку на три лунки влево…

…Жарко. Пот стекает по лбу, скапливается на бровях, и тогда я смахиваю его пальцами. Ну, кто придумал тестировать оборудование в полдень, когда самое пекло? В нормальных фирмах работникам предоставляется технологический перерыв на время некомфортных условий работы. Но у нас главное — скорость и безумные сроки. Каждый раз боишься, что наделал ошибок лишь оттого, что устал, отвлекся, прикрыл глаза в ответственный момент.

Белое солнце слепит даже сквозь темные очки, пробиваясь между острыми иглами ярчайших зелено-голубых метелок пальмусов. Только они одни выдерживают — все остальные местные растения предпочитают выпускать побеги ближе к вечеру и прятать их утром. На закате солнце желтеет, и в ее лучах вспыхивают золотом полупрозрачные бабочки, летающие над оранжевыми, красными и белесыми листье-цветами. Только чудесные вечера примиряют меня с дневной жарой на Иолите.

Влажные пальцы скользят по тестеру, и я впечатываю большой палец прямо в плату. Черт! Придется писать объяснительную о непреднамеренной порче настраиваемой аппаратуры. А может, ну ее? Никто же не видел. Подумаешь, коснулся открытого контакта. Сейчас мы его обезжирим, восстановим оболочку из инертных газов и крышечкой закроем.

Руки уже делают, а мысль тревожит: вдруг авария? Не лучше ли доложить и переделать? Но привычное «авось» берет верх…