Горе побеждённым - Ольга Сухаревская

 - Не волнуйтесь, пожалуйста. Без чрезвычайной необходимости мы и пальцем не тронем вашего сына, – заверил её Собакин.

 - Что значит «без необходимости»? – не отставала разгневанная дама.

 Брюс сам уже начинал заводиться, тем более, что хозяйка не предложила им сесть, заставляя, переминаться перед ней с ноги на ногу, как провинившихся гимназистов.

 - А то значит, сударыня, что расследуется кража в особо крупном размере плюс возможное убийство. И лучше, если я задам несколько вопросов Ивану Николаевичу у вас в доме, чем его будут допрашивать в полицейском участке.

 - Но почему, почему с ним вечно что-нибудь случается! – в сердцах воскликнула расстроенная мать.

 - Потому, сударыня, что ваш сын проводит слишком много времени за игорным столом в сомнительных компаниях, что влечёт за собой определенного рода последствия. Вы меня понимаете?

 - Я вас понимаю. Это меня никто не понимает. Это всё муж. Вместо того, чтобы заниматься мальчиком, он месяцами не бывал дома. Эта его страсть к путешествиям и экзотике, в конце концов, отравили мне жизнь, а теперь сказываются на сыне!

 Лавренёва взяла себя в руки.

 - Господин э-э … - она взглянула на визитку, – Собакин, вам помог разговор с Иваном Николаевичем? Вы теперь знаете, где кольцо?

 - Пока нет, сударыня, – вежливо ответил сыщик. – Но, при расследовании, мне пригодятся те сведения, которые я получил от вашего сына.

 Лавренёва позвонила лакею.

 - Проводи господ.

   - Вот же чёртова кукла! – воскликнул Собакин, едва они вышли из особняка.

 - Это ей, видимо, сынок нервы так истрепал, – высказал предположение Ипатов. – Вот она на людей и бросается. И что таким, как этот Лавренёв, нормально не живётся? Ведь всё есть. При желании, мамаша и должность хорошую ему выхлопочет, и жениться он может на красивой барышне – за такого любая пойдёт. Есть деньги, есть куда молодую жену  привести. Вон какой  у них дворец!

 Вильям Яковлевич искоса смотрел на помощника.

 - Глядишь, о картах и забыл бы, –  продолжал Александр Прохорович. – Должен же он своё положение оправдать!

 - Ага, я вас понял, – кивнул Собакин. - По-вашему, если у меня материальный достаток, положение и дом, так и я непременно оправдаться должен, то есть - жениться?

 - Конечно! Каждый обстоятельный мужчина должен выполнить свой долг: соединиться в законном браке и продолжить род.

 - Ну, знаете, - Брюс хмыкнул, но тут же посерьёзнел. – Нет, в перспективе, я не прочь. Но ведь для этого надобно всю свою жизнь перевернуть. А этого я сделать не готов. Вы же видели, какой кавардак появляется в доме вместе с женщиной! Вспомните Варвару Петровну!

 Ипатов вспомнил и покраснел.

 - Зачем такие примеры? Есть же скромные и порядочные женщины, которые могут украсить жизнь любого мужчины.

 - Помилуйте, это такая серость, что скулы сводит! А вы говорите – украсить.

 - Что ж, нет добродетельных красавиц?

 - Добродетельные красавицы бывают только в романах, Ипатов, – наставительно сказал Собакин. – Если скромная и добродетельная – значит уродина.  Женщина тиха и скромна до тех пор, пока не почувствует своей женской привлекательности. Как только она начинает понимать о себе, как о красавице,  или, хотя бы – charming , пиши - пропало. В неё сразу вселяется тысяча чертей, которые с утра до ночи дуют ей в уши, чтобы она не продешевила себя, и что тот, на кого падёт её выбор, должен всю жизнь перед ней в пыли валяться, доказывая своё право на счастье.

 - Значит, надо взять в жёны неказистую, но добродетельную, – упёрся Александр Прохорович. – Матушка мне всегда говорит, что «с лица воду не пить». Лишь бы, говорит, она тебя любила.

 - Смотрите, - вдруг зашептал ему на ухо Вильям Яковлевич, - перед нами идёт сутулая девица в кошмарной жёлтой шляпке. Сейчас она обернётся на нас, и вы увидите, что у неё лицо, мягко говоря, оригинальное. Особенно «хороши» эти вдавленные височки, насурьмлённые бровки и утиный носик. Теперь, посмотрите на её ноги. Как? Глазами. Сейчас дунет ветерок, и эта её юбчонка обовьётся вокруг фигуры не хуже, чем у кокотки из французского варьете. Благо, что сейчас жара и на дамах мало чего накручено. Видите? Ноги - так себе. Задней части и вовсе нет. Я так и предполагал. Думаю, что при такой осанке, у неё лет через двадцать ещё и горб вырастет. А теперь, мой друг, женитесь на ней. Женитесь и смотрите на неё днями и ночами лет сто, дай Бог вам с ней здоровья. При этом она всю жизнь будет добродетельна и будет безмерно вас любить. Как вам такая перспектива?

 - Зачем же такие крайности? – возмутился Ипатов. – По-вашему, выходит, что ни одна малопривлекательная девушка не может рассчитывать на замужество? Ведь женятся и на таких.

 - Я этого не говорил. Если она богата, то из расчета на ней обязательно женятся. Бедным дурнушкам тоже кое-что перепадает. Это происходит в тех случаях, когда нашему брату надоедает валяться в пыли перед красавицами. Такие думают: «Чёрт возьми твою красоту и тебя в придачу! Я пожил в бурных волнах страсти и хочу теперь заплыть в тихую гавань и найти там преданную мне душу». То же самое можно сказать и о вдовцах. Часть жизни они упивались прекрасным полом в прямом смысле этого слова, устали и, теперь хотят доживать век с женщинами без претензий. Есть, правда, и ещё один вариант, когда женятся на таких…

 - Какой?

 - Влюбляются.

 - Как это? В таких некрасивых?

 - Именно. В один прекрасный день человеку представляется невозможным существование без этой, прямо скажем, заурядной женщины. Он не видит ни кривых ног, ни сутулой спины. Он вообще ничего не видит. И представьте себе, Александр Прохорович,  он совершенно счастлив и такое затмение может длиться ой как долго.

 - С вами такое случалось? – обнаглел Ипатов.

 - Бог миловал. Что касается Ивана Николаевича Лавренёва, – продолжил Собакин, неспешно идя по Волхонке, – я предполагаю, что он с детства отравлен достатком и праздностью. Его уже ничем не удивишь и ни к чему не приохотишь. Игра – это то немногое, что ещё щекочет его нервы и волнует кровь.

 - Получается, что, живя в таком довольстве, он несчастен? – удивился Ипатов.  - А почему такого не случается с другими богачами?

 - Самоограничение – это первая заповедь в семьях богатых людей, которые хотят иметь здоровое потомство. Мне жаловался один очень состоятельный человек – барон Гиерне, что в детстве был в очереди за сапогами своих старших братьев. Ему перешивали их платья, а отец не допускал на столе никаких излишеств. И это не от жадности, а только для того, чтобы дети не потеряли вкуса к жизни. Кстати сказать, у меня самого была ситуация не лучше. Когда я рос, мне нанимали самых лучших и дорогих гувернёров и учителей, но я мог запросто остаться без обеда, если случайно пачкал учебник или портил свою одежду. Самой большой радостью в детские годы был поход в кондитерскую Севостьянова, которая была (не знаю, есть ли сейчас) на углу Столешникова переулка и Петровки, возле церкви Рождества Богородицы, где мой гувернёр, немец Вогау за свой счёт и в тайне ото всех покупал мне пирожное – трубочку или корзиночку с кремом. Он таскал меня туда из-за своей дамы сердца, которая служила в шляпном магазине «Вандраг», что на Петровке. Если бы не его роман, я бы не имел счастье  в обычной жизни так пировать. Праздничный стол был у нас только на мои и отцовские именины, Рождество и Пасху.

 -Ой, а у нас, на Пасху, весь город гуляет, – встрепенулся Ипатов. – У богатых купцов всю Святую Неделю столы накрывают прямо во дворах – подходи, кто хочешь. А наши городские благодетели, семья Кошеревых, каждый год на свой счёт делают у себя в доме «детскую пасочку» - для всех маленьких пасадцев. Помню, я там в пять лет прочитал басню Крылова и получил в награду большую ветку винограда! Есть боялся, – замотал головой от воспоминаний, Александр Прохорович.  – Матушка, уже дома, научила косточки вынимать. А первую шоколадную конфету мне подарил на именины наш приходской батюшка, когда мне было три года. Я её спрятал в карман, а она растаяла и превратилась в размазню. Ох, как я плакал!

 - Ипатов, вы в детстве были счастливее меня.  К тому же, я рос без матери. Отца часто не было и его, в первую очередь, заботило, чтобы я был выносливым  и имел закалённый характер. А это значит, Ипатов, что, когда в пять лет, сидя дома с чужим дядькой-гувернёром, без отца и матери, хочется плакать от одиночества, вам говорят, что это стыдно и недостойно мужчины. И вы не плачете, но жалеете, что родились на свет. Это сейчас я понимаю, что отец хотел мне добра и боялся оставить меня беспомощным, если вдруг его не станет. Но тогда, в детском сердце было много обиды. Отцом, к примеру, было категорически запрещено, без крайней нужды, возить меня на извозчике.  Поэтому, в любимый Зоологический музей на Никитской, посмотреть чучело тигра, меня водили пешком со Сретенки, что, для пятилетнего мальца, не близко! И это при том, что мой отец был очень состоятельным человеком, а я был его единственным сыном, и все свои чаяния он возлагал на моё будущее.