Там, за зорями - Хващевская Оксана

— Злата, я сейчас позвоню участковому. Мы с ним дружим и с ним поедем в морг. Наверное, мы сможем ее сегодня привезти. Все расходы за услуги морга гроб и одежду для Маринки я беру на себя. А ты собери 6абуль и сходи к Максимовне, пусть завтра готовятся к похоронам. Я позвоню тебе, если нам отдадут тело, и привезу его сюда. Да еще я возьму немного денег, а ты напиши что нужно из продуктов. Я постараюсь купить.

— Спасибо! — только и сказала девушка.

Полянская не ожидала от Дороша подобного, а он, наверное, как и она сама, чувствовал себя виноватым в том, что произошло. Девушка приготовила завтрак и покормила мужчину и Машку, которая тоже проснулась. Сама же она едва смогла проглотить пару ложек овсянки, запив ее кофе. Она отдала Дорошу почти все деньги, которые у нее были, составила список продуктов и попросила купить от себя две белые хризантемы.

Дорош уехал, а Злата вымыла Машку, одела ее и отправилась вместе с ней к бабе Арише. Там уже были Маськи и баба Валя Приехала и дочка бабы Ариши. Крови на кухне уже не было, пол и стены были тщательно вымыты, но Злата все равно не могла отвести взгляд оттого места, где вчера лежала Маринка.

Девушка посидела немного с ними, обсудив предстоящие похороны, а потом попросила собрать кое-что из Машкиных вещей и поспешила покинуть этот дом.

Маринку Дорош привез ближе к вечеру. Весь день он звоню Злате, держа ее в курсе событий, и девушка могла ориентироваться на месте. Наверное, постарались баба Маня и Тимофеевна, но все в деревне, кто хотел помочь с похоронами, шли непосредственно к Злате и несли все, чем могли помочь. Баба Рая Голубиха принесла тонкие восковые свечи, маленькую иконку, какую-то бумажку, которую обязательно кладут в гроб, бутылку водки и пару десятков яиц. Руденко принесли разных солений и мясо, баба Надя тоже принесла бутылку водки, колбасу и белое покрывало из гипюра. Баба Нина Луговская, ближайшая соседка Златы, вообще весь день сновала туда и обратно, что-то неся и желая помочь.

Не покидая своего дома, Злата фактически занималась организацией похорон, ни на мгновение не забывая о ребенке, который ковылял за ней по дому и тянул к ней ручки. Полянская перестирала ее одежку, покормила в обед и, уложив спать, долго сидела рядом, глядя на подрагивающие во сне реснички девочки.

А потом привезли Маринку, и нужно было идти к Максимовне. Но когда Дорош вошел в дом и сказал об этом, девушка вдруг поняла, что выдержка и мужество изменяют ей.

— Тебе необязательно туда идти, — осторожно заметил мужчина, видя, как изменилась она в лице, а в глазах отразилась паника. — Ты и так много сделала для них, теперь пусть они уж сами.

— Нет-нет! Надо идти! Только я сейчас посижу немножко и пойдем! Хочешь, я тебя покормлю?

— Давай-ка, золотая моя, я сам тебя покормлю и себя тоже! Я так думаю, за весь день ты так ничего и не съела…

Мужчина решительно пошел на кухню и стал хозяйничать у плиты, а Злата так и осталась сидеть. Из столовой приковыляла Машка и попросилась к ней на руки. Девушка посадила ее на колени и, обхватив руками худенькое тельце, коснулась губами мягких светлых локонов.

— Виталя, — обратилась к мужчине Злата. — Я, знаешь, о чем думаю…

— О Машке, — догадался он.

— Как думаешь, что с ней будет?

— Ее заберут и отвезут в дом ребенка. Возможно, если повезет, ее удочерят, а если нет, она будет жить в интернате для детей-сирот, пока не достигнет совершеннолетия. Злат, ну ты ж знаешь… Ее не оставят бабе Арише. Они ведь приедут, а у нее, ты сама знаешь, условия не для маленького ребенка! Максимовна просто физически не способна взять на себя опеку над Маняшей. К тому же девочка у них уже давно на учете…

Мужчина налил себе и Злате борща, достал из холодильника сметану и сало, нарезал хлеба, положил ложки и, наконец, уселся за стол напротив девушки.

— А ты когда-нибудь был в интернате? В том интернате, что у нас в городе? — спросила она.

— Нет, а ты была?

— Да. Это было давно. Я только школу закончила, а у моей подружки тетку за пьянку лишили родительских прав и детей забрали в интернат. Девочка была совсем маленькой, я ее даже не видела, а вот мальчику было лет восемь, в последнее время он чаще жилу них…

Ему в школу надо было ходить, но у теть Светы, мамы моей подружки, все как-то времени не хватало отвести его туда. Вот он и гулял целыми днями на улице и смотрел мультики. А потом за ним приехали… Я как раз была у них… Он плакал, вырывался и умолял не забирать его, но те люди, которые забирали, наверное, были бессердечными… Знаешь, как те, что за Машкой приезжали, а может, хуже. Теть Света тоже плакала, и мы с Веркой ревели, обнявшись в спальне, но ничего сделать не могли. Его забрали, и как-то мы с Верой пошли его навестить. Время уже близилось к зиме, ходила эпидемия гриппа и интернат закрыли на карантин. Туда никого не пускали, но мы с подружкой уговорили одну няньку передать мальчику гостинцы и позвать его к окну. Ты знаешь, прошло пять лет, а я до сих пор помню, какими глазами он смотрел на нас из-за стекла. И как он смотрел, когда мы уходили. В глазах его стояли слезы и такая вселенская печаль… Он хотел с нами, он хотел на волю… А потом летом он поехал в Италию, и его усыновили. Верка писала ему, кажется, до сих пор пишет, но он прислал всего одно письмо, в котором поведал, что уже стал забывать русский язык. И что ему в общем-то хорошо у них. Новая семья, и все такое…

— Злата, такова жизнь. В мире много уродливого, неправильного, бесчеловечного и жестокого, но не мы придумали этот мир и не нам его исправлять! — как-то пафосно и избито изрек мужчина.

Что еще сказать, Дорош просто не знал. Злата слишком близко принимала к сердцу чужие горести и несчастья в силу своего юного возраста или слишком эмоциональной натуры, а он жил своей жизнью, полагая, что заморачиваться над чужой проблемой — бесполезная трата нервов и времени. И то, что происходило у соседа или на их улице, хорошее или плохое старался обходить стороной. И считал это правильным. Впрочем, Злате этого лучше было не знать.

— Возможно, — задумчиво произнесла девушка. — А как ты думаешь, я могла бы стать хорошей матерью?

Дорош в немом изумлении уставился на нее. А он ведь сразу догадался, к чему она завела этот разговор. Это же была Злата Юрьевна Полянская! В этом была она вся!

— Я думаю, когда-нибудь ты станешь самой лучшей мамой, — осторожно начал он. — Но пока ты ведь собираешься реализовать себя как писательница!

Дорош никогда не воспринимал всерьез ее роман и писательскую деятельность, считая все это блажью и юношеским максимализмом, так же, как и ее желание остаться здесь навсегда и то, как рьяно она бросалась помогать и спасать всех бедных и нуждающихся здесь, в Горновке. Но сейчас это был его единственный козырь.

— С маленьким ребенком на руках это будет весьма проблематично. Ты ведь приехала сюда, чтобы, отгородившись от всего мира, писать в тишине и уединении. С ребенком ты писать не сможешь, за ним тебе придется постоянно приглядывать.

— Думаешь, мои стремления и честолюбивые мечты выше жизни и судьбы маленькой девочки? — вскинула она на него взгляд.

— А ты готова отказаться от них ради судьбы маленькой девочки? — вопросом на вопрос ответил ей Дорош.

— Нет… — тихо произнесла девушка и опустила глаза.

— Злата, ешь и пойдем! Я обещаю тебе, если Машку оставят в интернате нашего районного центра, мы будем навещать ее и, думаю, мы даже сможем ее забирать! Пожалуйста, перестань изводить себя! Думаю, в любом месте ей будет намного лучше, чем было в доме Максимовны.

Девушка кивнула, но в душе не согласилась с Дорошем.

Потом они пошли к Максимовне. У Златы подкосились ноги, когда она увидела Маринку в гробу, обитом синим велюром. В морге постарались на славу: она лежала как живая. Только подбитый глаз, который так и не удалось загримировать, портил общее впечатление. Ее причесали, подкрасили губы, припудрили нос и на щеки нанесли легкий румянец. Одетая во все новое, в черных лодочках, накрытая сверху белым гипюром, она и походила на ту, прежнюю, живую Маринку, какой она была еще вчера, и вместе с тем такой чистой, ухоженной и красивой она никогда в жизни не была. У изголовья горели погребальные свечки, стояли цветы — поздние хризантемы и мелкие, похожие на ромашки, «звездочки» нежно-сиреневого цвета — здесь, в Горновке, почти у каждого в палисаднике или около росли огромные кусты таких цветов.