Первенцы - Дарья Чернышова

Ты владыкой собираешься стать или так и помрешь в тени своей мамаши? Такой удачный момент, чтобы поставить ее на место! Хотя я много раз тебе говорил, как можно решить эту проблему наверняка».

Господин Тильбе перестает стучать.

«А я запретил тебе об этом думать».

«Она заслужила», – говорит Фирюль резко, как будто плюется.

«Она моя мать, – устало вздыхает Отто. – Впрочем, кому я это объясняю».

«Моя была жабой, твоя – гадюка, не вижу особой разницы».

«Разница в нас с тобой, но оставим это. Мне интересно другое: чего собиралась добиться ты?..»

Через двери большого зала госпожа слышала голос этой гадюки: грубый, старушечий, властный и громкий.

– Я не спрашивала его согласия, – говорила Нишка, обращаясь, конечно же, к управляющему. – Мне интересно, сколько это будет стоить.

Все еще Кирта? Или теперь старуху, неугомонную, заботил новый замысел, под который нужно все кругом перекроить, отрезав лишнее, пришив недостающее?

Пусть занимается чем хочет, только бы подальше от Столицы, где они с Отто наконец будут сами по себе.

Двери распахнулись, повеяло холодом и сыростью. Юная госпожа, помня об осанке, размеренным шагом прошла вглубь зала. Может быть, на этом самом месте невеста упала, когда яд начал грызть ее изнутри.

Разговор прервался, и тогда слово взял Фирюль. Он объяснял, уверенно и спокойно, как все будет дальше: Нишка откажется от намерения сопровождать сына в столицу и продолжит восстанавливать принадлежащие его жене владения, а еще передаст ему все липкие ниточки паучьей сети.

Старуха, смерив Фирюля, наверное, презрительным взглядом красивых глаз, хлестко бросила:

– Повесьте его. – И как ни в чем не бывало добавила: – Отто, зачем ты дал ей свою собаку?

Зашевелилась по сторонам стража. Господин Тильбе тяжело вздохнул.

– Я не давал. И предупреждал, что собака мо… может укусить.

В это мгновение Фирюль должен был дотянуться до кинжала на поясе Отто и обратить его против хозяина. Судя по оборвавшемуся на полуслове голосу господина, так и случилось: лезвие прижалось к его горлу.

Стража затихла, застыла, как рыба во льду. Нишка попыталась изобразить хладнокровие.

– Думаешь, я поверю, что ты готов его убить? – равнодушно спросила она, но низкий голос подвел ее, дрогнул на последнем слове.

– А ты хочешь рискнуть? Разве тебе не рассказывали, что стало с моей маманей? – Ответа не последовало, и Фирюль недобро усмехнулся. – То-то же.

– Я слушаю, – отослав по его требованию стражу, мрачно произнесла старуха. – Очень внимательно.

Вот и настал ее черед.

Когда Отто увещевает их: «Вы разве не можете подождать?» – то обещает, что после выборов найдет медикуса, который точно поможет госпоже поправиться. В это же время она вспоминает, как лекарь старухи называл имя мастера Матея. «Спасибо за подсказку, дорогой муж, – думает госпожа, – ты сам подразнил таракана объедками».

Она сделала шаг вперед, поводок провис, Сорванец запыхтел, чем-то недовольный.

– Ты вызовешь Матея из Тарды, – твердо сказала госпожа. – Заплатишь ему, сколько он захочет, чтобы сохранить тайну и вернуть мне глаза.

Нишка неприязненно хмыкнула.

– Это все?

– Не все, – вмешался Фирюль. – Ты дашь развод моей сестре. Она заберет детей, уедет и никогда больше не увидит этого вонючего урода.

«Он взял с меня слово не трогать управляющего, – накануне вечером жалуется Фирюль на Отто. – Видите ли, если сейчас на его место придет другой, это все только усложнит. Считает, наивный, что после выборов мать вдруг позволит ему править».

– Стельга моя по закону! – закричал управляющий. – Они никуда не поедут!

«Она опять понесла, я слышал разговоры. А если он так ее поколотит, что она скинет ребенка? – убеждает господина Фирюль. – Плевал я, хочет она моей помощи или нет. Это надо сделать, да побыстрее».

– Ты не просто позволишь ей уйти, – заявила юная госпожа. – Я хочу его смерти.

На мгновение наступило замешательство – никто не мог подобрать слов. Наконец управляющий схватил ртом воздух и гневно выкрикнул:

– Госпожа!

– Иди распорядись, чтобы сейчас же послали за мастером Матеем, и пусть гонец возьмет мою белую лошадь, – приказала Нишка. В тишине раздался звук удаляющихся шагов, коротких, мелких, суетливых. – Больше вы его не увидите. Довольны?

– Почти. – Госпожа вскинула голову. – Еще я сама хочу выбирать, от кого мне рожать детей. А то Лукия Корсах узнает о том, что вы сделали.

Нишка не ответила сразу, не ответила спустя мгновение, продолжала молчать, и юная госпожа потянулась к завязкам у шеи.

Когда она влезает в перепалку и спрашивает, зачем, все-таки, нужен им этот талисман, Отто скрипит зубами от гнева. «Ты спятил?! – едва не срывается господин на крик. – Чтоб вас… Никто не должен его увидеть, особенно моя мать. Даже я представить не могу, как она себя поведет».

«Это моя лучшая карта!» – возражает Фирюль.

«Не нужны тебе никакие карты, потому что эта партия не состоится. Забудьте, иначе сделаете только хуже. И уберите это, – говорит Отто, имея в виду деревяшку, – пока я не приму решение».

Но они ничего не забыли, только слегка изменили план – после разговора Фирюль в самом деле передумал насчет талисмана; за пару дней до возвращения старухи снова нашел госпожу в саду и сказал: «Когда я приду за тобой, спрячешь под платьем. Прибережем его на крайний случай».

Нишка молчала, и юная госпожа посчитала, что настало время крайних мер. Позади нее снова раздался шум: это человек бежал, несся опрометью. Сорванец гавкнул, ударил по ногам хвостом и так дернул ошейник, что госпожа едва не упала носом в пол – пришлось ухватиться за поводок двумя руками. Шаги затихли, но теперь она слышала сбивчивое свистящее дыхание.

Человек собрался с духом и, запинаясь, заговорил:

– Г-господин Отто, – начал он хрипловатым голосом псаря, – т-там у ворот какая-то оборванка. Утверждает, что она в-ваша жена.

Зрящий пес истошно залаял и вдруг сорвался с поводка.

Глава 22. Шестерка пентаклей

Черный кафтан исчез и больше не появлялся. Может быть, его кто-нибудь сжег. Может, отдали хозяйке постоялого двора или спрятали в дорожные сумки. Гашек не знал, рад этому или не рад. Первое время он постоянно жевал или пил: сладость, горечь, соль и кислота, любой вкус, любой запах, только бы прижать язык, с которого так и рвалось одно-единственное имя.

Хоть никто эту тему и не затрагивал, из-за обморока Гашек чувствовал себя неловко. Открыв глаза, он увидел красивое лицо Танаис – темные глаза, тонкие росчерки шрамов – и не сразу вспомнил, отчего поплохело. «Не торопись», – сказала она, когда Гашек попытался встать. Потом принесли какое-то пойло. Уезжая, он взял с собой про запас.

Когда они двинулись в путь,