Первенцы - Дарья Чернышова

Госпожа в ужасе отшатнулась от старого кургана. Старуха точно убьет их, если узнает, что они потревожили дух ее мужа. Фирюль как будто совсем ничего не боялся: сунул в руку шнурок, велел повесить пока деревяшку на шею, а по возвращении в усадьбу спрятать в известном обоим месте. Госпожа смутилась.

– Как ты пронюхал про мой тайник?

– Раньше там был мой тайник, – посмеялся Фирюль, снова заработав лопатой. – Ты не так безнадежна, раз выбрала это место, чтобы прятать монетки от госпожи.

Она не до конца понимала, хвалил он или опять издевался. Ей выдавали немного серебра время от времени, но не особенно следили за тем, на что она его тратила, и тратила ли вообще. Однажды госпожа подумала, что недурно скопить денег на всякий случай: как говорили в деревне, на черный день. «Каждый день у меня чернее черного», – мысленно причитала госпожа, закладывая новую монетку в тайник у порога комнатушки. Его прикрывала обычная доска, примечательная разве что на ощупь – не такая гладкая, как те, что лежали рядом. Даже теперь госпожа находила это место без труда. «Я не так безнадежна? – повторила она про себя. – Да я всем вам еще покажу».

– Жаль, Нишка не может остаться в Кирте насовсем, – высказала она сокровенное желание.

– Да пусть возвращается, – ответил запыхавшийся Фирюль. – То-то обрадуется, когда ей скажут, что скоро приедет Лукия Корсах.

Госпожу передернуло от этого имени: после свадьбы Отто многое рассказал о людях, которые отдали приказ об убийстве невесты. Хотя как раз Лукия, родная сестра владыки, «лучезарная госпожа», осталась светлым пятном на репутации семьи – о женщине ходила добрая слава, и за руку еще молодой вдовы боролись сразу несколько претендентов. Госпожа не запомнила, как их звали, да это и не слишком-то важно: кажется, все они получили отказ.

– Говорят, Лукия – самая красивая женщина на свете, – вздохнула она, думая: «И счастливая – ей позволено выбирать жениха».

Фирюль пренебрежительно хмыкнул.

– Не люблю блондинок. Да и толку от той красоты, если за ней не дадут приданого.

– Как не дадут? – удивилась госпожа. – Она же из Корсахов, а Корсахи сидят в самой столице.

– Сидят да яйца высиживают. В долгах как в шелках, – бросил он. – Я здесь закончил. Поехали, пока нас не хватились.

– Так что это такое? – спросила она, перебирая пальцами шнурок на шее.

– Хаггедцы говорят маззан идервааса, или «корень высокой сосны». Я зову его бабским талисманом, – сказал Фирюль и шумно высморкался. – Вообще-то, я думал, он на тебя подействует, но… ладно, видимости будет достаточно. Поболтаем в усадьбе, хорошо?

«Ох и дурно все это пахнет, – подумала госпожа, качая головой, – хотя что мне с того, если ветер дует в сторону старухи?» Фирюль поплотнее прибил землю лопатой. Госпожа спрятала талисман под платье и с готовностью подала руку.

Обратный путь проделали молча и немного быстрее. Сонная усадьба встретила их настороженной тишиной. Только в знакомых стенах госпожа в полной мере почувствовала, насколько сильно замерзла. Фирюль провел ее к спальне почти прямым путем, торопился. «Неужто околел тоже». – Хотелось госпоже уколоть его за все те насмешки, которые раньше приходилось терпеть.

И все-таки она мысленно его поблагодарила – в первую очередь за то, что хотя бы на время избавил от ночного гостя. Фирюль толкнул дверь, а потом очень тяжело вздохнул. Его пальцы так больно сдавили запястье, что госпожа ойкнула.

– Пусти!

– В самом деле, Фирюль, – с притворным осуждением в голосе произнес Отто, и сердце ухнуло в пятки. – Может, расскажешь, куда ты водил на ночь глядя мою жену?

Глава 19. Пятерка мечей

– Я запомню имя твое, Горун из Жильмы, сын… чтоб я помнил, какого-то мельника и, полагаю, его жены. Да коснусь я последним земли кургана твоего…

Берстонские похороны – дело ответственное и сложное. Гашек присутствовал при многих обрядах, но весь порядок, от начала и до конца, воспроизвести, наверное, не смог бы. Рядом всегда оказывался кто-нибудь, кто брал на себя эту задачу – обычно, конечно, Свида.

Накрапывал, усиливаясь, склизкий дождь: хорошо, что курган над телом уже насыпали. На порывистом ветру волосы неудобно лезли в глаза, и Гашек подумал: «Нужно бы их остричь». Бруно, обросший уже на два пальца, поднял над могилой бурдюк с водой.

А не родись на свет Войцех Ольшанский, все могло выйти совсем иначе.

О том, что скоро погода взбесится, они уже догадывались, оставляя на подступах к лесному убежищу коней и мулов. «Не лезь на рожон, – говорили Гашеку, – мы достанем его сами». У него чесались ожоги на руках и постоянно хотелось пить – может, оттого, что он снова видел, как занимается пламенем деревянный дом. «Ее там нет, – мысленно твердил Гашек. – Она теперь может о себе позаботиться». На живом полотне из огня и дыма чернела фигура человека: он держал в руках булаву и щит.

Марко Ройда встретил их без страха. Он надел старую, плохо подогнанную броню, не нашел даже шлема. По пути они избежали нескольких охотничьих ловушек, и ничего другого им не приготовили. Марко шел на смерть и точно знал об этом, но Гашек не испытывал к нему сочувствия – только горькую, колючую злобу: не стоил этот человек их с Иткой разлада.

– И снова здравствуй, – выкрикнул Бруно, доставая из ножен меч, – могучий Крушитель Черепов.

Он ничего не ответил. Саттар, с секирой наперевес и бешеным от ненависти взглядом, напоминал голодного шатуна; вместе с главарем они обходили Марко с двух сторон, сжимали смертельные тиски. Куница следил за ними на расстоянии, держа наготове топоры – ему хаггедец тоже намекал, что после ранения в этот бой лучше не ввязываться. Танаис, вооруженная только луком, выпустившим подожженные стрелы, будто вовсе не намеревалась участвовать: она, мягко улыбаясь, наблюдала со стороны, как мать за играющими детьми.

– Быстрее расскажешь, куда дел Корень, быстрее сдохнешь, – как можно злее произнес Саттар.

Плохие у них на руках оказались карты. Ройда тоже это понимал.

– Я наговорился на всю жизнь вперед, – ответил он, сморщив рассеченный шрамом лоб, как будто у него закололо в ребрах.

Куница то ли кашлянул, то ли усмехнулся. Из глубины леса донесся лай. Пожав плечами, словно бы говоря: «Как знаешь», главарь первым пошел в атаку. За ним, выругавшись, последовал и Саттар.

Хлесткий лай, надвигаясь рывками, как волны, обращался в тягучий вой. Хаггедец двигался медленнее Марко, а Бруно при всем своем опыте проигрывал ему в мастерстве, но силы оказались равны – в достаточной степени, чтобы сделать этот бой мучительно долгим.