Первенцы - Дарья Чернышова

Госпожа научилась аккуратно съедать бульоны, с твердой пищей еще возникали сложности. В это утро Стельга принесла овсянку: неплохо, давненько не завтракали кашей. Положив на колени салфетку, юная госпожа, продолжая играть в благородную, завела застольный разговор.

– Как поживают твои дети?

– Спасибо, они здоровы, – с искренней теплотой в голосе ответила Стельга. – А вы, госпожа, еще не беременны?

Каша едва не пошла не в то горло.

– Нет, – осторожно сглотнув, сказала госпожа, – кажется, нет.

– Жалко. Вам сразу стало бы лучше.

Она покачала головой. Что же хорошего в том, чтобы подарить старухе еще одну тряпичную куклу?

– Я ведь даже посмотреть на него не смогу, – вздохнула госпожа. – На ребеночка.

– Чтобы любить своего малыша, не обязательно его видеть.

Покинуть комнату она так и не решилась, как будто Фирюль с его загадочными планами мог вдруг объявиться на пороге средь бела дня. После Стельги заходил, позвякивая склянками, лекарь; пока он занимался юной госпожой, в коридоре громко ругался управляющий.

Скучно, безжизненно! В других обстоятельствах она разогнала бы тоску задорной пляской или песней, которую поют на покосе. Служанки отвлекали от печалей поэзией: в Тильбе нашлась библиотека, состоящая в основном из книг, чьих названий на слух госпожа не понимала.

Стихи ей тоже поначалу не нравились – наверное, служанка неправильно их читала. Но вскоре госпожа почувствовала, что эти сложные, странные слова находят в ней особый отклик, одновременно схожий и различный с тем, что она испытывала давным-давно, на сельских девичьих гуляниях. Она запоминала некоторые строки и порой напевала их – не всегда получалось складно, но это приносило маленькую тихую радость, которой не могло быть цены.

Обычно госпожа прежде брала в руки книгу, из которой ей собирались читать, чтобы ощутить вес написанных слов, но сегодня такой возможности не представилось: служанка раздобыла что-то совсем новое, без переплета, распространяющееся в списках. В этих отрывках, зачитанных даже без всякого выражения, госпожа слышала отголоски чужого горя, беспросветного и неизбывного, как ее собственное.

– Чьи это стихи? – захотела узнать она.

– Ясменника, – снисходительно ответила служанка.

– Что за имя такое – Ясменник?

– Это не имя, госпожа, а псевдоним.

– А зовут-то его как?

– Никто не знает, госпожа. В этом и есть смысл псевдонима.

Стало совсем противно: отчего все здесь, даже челядь, говорят с госпожой будто бы свысока? Она прогнала девушек и просидела в одиночестве до самого вечера. Не раздеваясь, легла прямо сверху на заправленную кровать и потерла глаза.

Госпожа каждый день играла в одну и ту же игру, какой развлекают младенцев в колыбели: прятала лицо в ладонях, проговаривала в уме считалочку и открывалась, надеясь, что снова увидит свет. Каждый день проигрывала, каждый день плакала от досады, каждый день прислушивалась, не бьется ли медленнее сердце. «Я умру, – в конце концов уверилась госпожа, – зачахну здесь, как цветок в тени». И зачем Фирюль дал ей пустую надежду? Как поможет его колдовство?

– А вот и я. – Она вдруг ощутила мужское дыхание на лице и едва не влепила пощечину от испуга. – И сразу драться? Разве так надо встречать друзей?

– А ты мне не друг, – бросила госпожа, совладав с участившимся дыханием.

Фирюль в долгу не остался.

– Да ты, госпожа, сама себе тоже не друг.

И, невежливо схватив за руку, он потащил ее в темноту.

Они шли очень долго, часто останавливались, поджидая, наверное, пока отвернется стража. Фирюль клал ладонь на спину госпоже, когда следовало пригнуться, и порой легонько толкал в плечо: значит, вытянуться и застыть. Когда он шепотом предупредил о пороге, она занесла ногу и почувствовала, как взметнулась ткань юбки на холодном ветру. «Мы бежим из усадьбы? – лихорадочно думала госпожа. – Почему так пахнет навозом?»

Конский дух становился крепче, пока она, наконец, не догадалась, что они и в самом деле подошли к конюшне: когда рядом захрапела лошадь, это оказалось нетрудно. Фирюль помог взобраться на коня, и госпожа изо всех сил вцепилась в луку седла.

– Почему вчера не пришел?

– Понадобился господину. Хочешь, расскажу зачем?

– Не хочу. Не рассказывай.

– Ну и не буду, – буркнул Фирюль и сел верхом, со спины прилипнув к госпоже.

Впрочем, к ее радости, поездка не слишком затянулась: немного рыси, и вот Фирюль уже дернул за руку вниз. Стоило захватить со стула шерстяную шаль: кусачие осенние вихри заставляли вздрагивать не только деревья. Госпожа поежилась, как каждый раз перед отходом ко сну. От мыслей о том, что бывало с ней по ночам, даже сердце леденело в груди.

– Тот человек вчера тоже… не пришел. Что с ним стало? – несмело спросила госпожа, снова стоя на ногах. Ответа не последовало, и она не на шутку испугалась. – Эй, ты почему молчишь?

– Прости, никак не привыкну, что ты не видишь моих гримас, – усмехнулся Фирюль. – Ничего смертельного. Ему сюда еще рано.

– «Сюда»?

– Мы среди курганов, – шепнул он госпоже на ухо, как будто мертвые могли услышать.

А потом она – вместе с покойниками – услышала, как врезается в землю лопата.

Ветер злился, рвал юбки, завывал замогильным голосом. Госпожа ничего не делала, ничего не говорила, только вспоминала стихи поэта со странным именем. «Оставь меня, я хочу с рассветом в крови своей утопить печаль», – бесстрастно, не по-настоящему произносила его слова служанка. Госпожа не сомневалась, что автор читал бы эти строки иначе. Какая беда у него приключилась? Она бы поплакала вместе с ним.

В конце концов замолчала лопата. Госпожа почувствовала, как Фирюль становится преградой на пути хлестких потоков воздуха – совсем близко, прямо за спиной. Он положил большие ладони на дрожащие плечи, дал понять, что нужно преклонить колени. Госпожа послушалась, и волнение прошло окончательно – стало наплевать, что случится дальше, как если бы она уже умерла.

«Забудь меня, когда дух мой ветром споет тебе и умчится вдаль…»

– Теперь вытяни руки, – велел Фирюль.

Она вытянула – и нащупала голый череп.

– Ой, – резко вдохнула она, но пальцы не отдернула. – Что это за… Чьи это кости?

– Еще правее, – нетерпеливо подсказывал Фирюль. – Чуток вперед.

Госпожа собралась наконец возмутиться тем обстоятельством, что среди ночи должна копаться в разоренном кургане, но не успела ничего сказать. Она случайно коснулась не кома мерзлой земли, не гладкой кости, а аккуратно обструганной деревяшки. И сразу поняла: они здесь за этим.

– Ну что? – Фирюль присел рядом. – Ты его чувствуешь?

– Кого? – Госпожа окончательно растерялась и протянула ему находку. – Ничего я не чувствую. Забирай.

– Нет-нет-нет, – отрезал он и снова заговорил сверху: – Я даже трогать не буду. Вон как плохо кончил господин Вернер, ни одной косточки целой