Другая сестра Беннет - Дженис Хэдлоу

Однако какие-то действия были необходимы, и Мэри скоро поняла, что от нее требуется. Уроки греческого должны быть прекращены, и она больше не сможет проводить время одна в обществе мистера Коллинза.

Лежа в темноте, она знала, что это правильное решение и единственно возможный выбор, но, раздумывая о том, что это означало, она осознавала, сколь горькая перспектива лежала перед ней. Снова она должна была отказаться от своих собственных удовольствий ради удовольствия других людей. Она послушно сбросила со счетов Джона Спарроу, когда того потребовали приличия. Теперь она готова была отказаться от всех удовольствий, которые доставляли ей новые занятия, чтобы избежать любого намека на близость, которую она никоим образом не поощряла, не чувствовала и была уверена, что в действительности ничего подобного не существует.

Снова и снова Мэри задавалась вопросом, не обманывает ли она себя. В милионный раз за бессонную ночь искала она хоть малейший намек на то, что в сердце ее теплилась надежда на что-то большее, чем просто дружба с мистером Коллинзом. Как и всегда, она не находила ничего – никаких признаков подавленных нежных чувств. Напротив, чувства, которые вызвал в ней Лонгборн, были совсем иного рода. Когда она ходила по ухоженным комнатам, когда смотрела, как Шарлотта возится в огороде, а главное, когда та обнимала юного Уильяма и целовала его пушистую голову, Мэри охватывало такое волнение, которое, по ее мнению, должны были заметить все. Но это была не любовь к мистеру Коллинзу. Это было чувство глубокой, гневной тоски – тоски по жизни, которая могла бы принадлежать ей, если бы все обернулось иначе. Тоски по тому, чтобы все уладилось, чтобы у нее был дом, который она могла бы назвать своим, и безопасное место в мире. Но все больше Мэри убеждалась в том, что теперь этого никогда не случится, что она всегда будет гостьей в жизни других, вынужденная приспосабливаться к тому, чего от нее требовали люди, от которых она зависела.

Действительно, за то время, что они провели вдвоем в библиотеке, ее мнение о мистере Коллинзе изменилось. Мэри привыкла к его обществу и с удивлением обнаружила, что его самые раздражающие черты проявлялись гораздо реже, когда он не стремился произвести впечатление на окружающих. Он был терпеливым учителем, и такая открытая оценка ее успехов была очень приятной – никто никогда прежде не хвалил ее с таким неподдельным энтузиазмом. Мэри чуть не рассмеялась в темноте, подумав, что сейчас она испытывает к нему более теплые чувства, чем тогда, когда надеялась стать его женой. Он оказался более приятным человеком, чем представлялся тогда, давно, и этому мнению не в последнюю очередь способствовало то, что Мэри знала, как он несчастен. Это знание вызывало у нее жалость, но это был предел ее привязанности к кузену. Между ними не было ничего, кроме дружбы единомышленников, жаждущих познания. Именно поэтому то, что должно было произойти дальше, казалось несправедливым по отношению к ним обоим. Однако Мэри знала – это должно быть сделано, и сделано быстро, пока решимость ее не покинула.

Мистер Коллинз был занят делами до самого пятичасового чая, и только ближе к вечеру Мэри открыла дверь в библиотеку и обнаружила его уже сидящим за письменным столом с ручкой и бумагой.

– Послушайте, мисс Беннет, так не пойдет. Мы еще должны разобраться с глаголами и падежами.

Мэри села, не в силах встретить его улыбку.

– Боюсь, мистер Коллинз, что мы не сможем продолжать занятия. Я думаю, нам больше не подобает проводить так много времени вместе.

Кузен был так удивлен, что прошло несколько мгновений, прежде чем он заговорил:

– Мисс Беннет, что вы имеете в виду? Здесь не может быть и намека на какое-либо преступление. Моего сана священника Англиканской церкви должно быть достаточно, чтобы рассеять подобные подозрения. И, как вы могли заметить, я всегда держу дверь немного приоткрытой.

– Я понимаю это, сэр. И я не из тех женщин, которые заставляют мужчину забыть о том, чем он обязан себе и своей семье. Но мне неудобно продолжать так и дальше. Мы знаем, что нам не в чем себя упрекнуть, но внешнее впечатление, похоже, против нас.

Его лицо вытянулось.

– Были пересуды? Сплетни? Их уже слышал… кто-то?

– Нет, – заявила Мэри с большей уверенностью, чем чувствовала. – Это только мое беспокойство.

Она надеялась, что это положит конец разговору, и начала подниматься, чтобы уйти, но, к ее удивлению, мистер Коллинз встал и заговорил неожиданно рассудительным тоном:

– Пожалуйста, задержитесь на минутку, мисс Беннет. Прошу вас, выслушайте меня, прежде чем уйдете. Я не буду пытаться спорить с вами. Если вы убеждены, что наши занятия должны закончиться, то я не могу вам перечить. Ваша деликатность делает вам честь. Признаюсь, я и сам не вижу в них ничего дурного. Однако я не храбрый человек, и хотя сейчас я могу признать желание продолжать наши уроки, я знаю себя достаточно хорошо, чтобы подозревать, что у меня не хватило бы решимости придерживаться того же мнения, будь оно серьезно оспорено.

Мэри снова села. Тишину прерывало только ровное тиканье отцовских часов на каминной полке.

– Но я не могу позволить, чтобы наше совместное времяпрепровождение закончилось, не сказав вам, как я им наслаждался. Для женщины у вас просто превосходный ум, и мне доставило удовольствие учить вас.

Она попыталась заговорить, но кузен протянул руку, чтобы остановить ее.

– Более того, ваше общество доставляло мне удовольствие во всех возможных смыслах. Иметь кого-то, с кем можно поговорить – кого-то, кто, кажется, проявляет интерес к моим словам, кто не презирает и не игнорирует меня, – это было новое ощущение, которое, к сожалению, я не так часто испытываю.

Он отошел к окну и уставился на грачей на деревьях.

– Я всегда знал, что не обладаю талантом заводить друзей. Мой отец, знаете ли, был жестоким и разочарованным в жизни человеком. Многие вещи злили его, но главной из них, боюсь, был я сам. Он ясно дал мне понять, что я – худшая из многих превратностей судьбы, которые ему пришлось пережить. Он довольно часто говорил мне, что я ничего не стою, и вскоре я научился принимать эту оценку. Когда он умер, я решил, что в моих силах навсегда изменить свою жизнь.

Мэри была поражена неожиданным поворотом разговора. Она чувствовала, что это были признания, которые он никому раньше не делал добровольно, и не торопилась уйти, как планировала до этого. Мистер Коллинз был добр к ней, и она была обязана ему своим искренним вниманием.

– И что же вы сделали, сэр?

– Я поступил в университет. Я получил сан. Я решил, что, выйдя в мир, смогу превратиться в кого-то другого, покладистого