Картина Черного человека - Наталья Николаевна Александрова

— Вы хотите сказать… — Глеб заподозрил неладное и побежал в свой закуток, где он оставил ту самую картину.

Картины не было.

— Ну да, я нашла ее у вас! — рапортовала Констанция.

— И можете себе представить, — вторил ей директор, — что на картине оказался изображен тот самый дом, где будет проходить выставка! Ну, клуб электротехников!

— «Лампочка»? — ахнул Глеб.

— Ну да, так что все им по теме, очень удачно. И нашей студии будет хорошая реклама.

Глеб прекрасно помнил, что в последний раз он видел на роковой картине дом с пилястрами и павильончик с шаурмой, но он успел уже убедиться, что каждый видит на картине то, что предназначено только ему и что просто так картина ничего не делает. Поэтому он только спросил, когда открывается выставка, и обещал быть пораньше.

На работу я утром не пошла. Позвонила Сан Ванычу и сказала, что попала в аварию, и теперь нужно разбираться с ГИБДД.

— А машина-то как? — поинтересовался он.

— Не подлежит восстановлению, — честно ответила я.

Вы не поверите, но он мне даже посочувствовал и сказал, что сам уладит дело с начальником. Оказывается, он неплохой дядька…

Я задержалась, потому что выбирала одежду и красилась. Сама не знаю, почему, но вдруг мне захотелось быть… ну, не красивой, конечно, но все же малость попригляднее.

Я перебрала свои шмотки и осталась очень недовольна, все эти джинсы или широкие штаны как-то надоели, равно как и практичные, немаркие, по выражению Петровны, свитера и куртки. Да и косметику пора бы обновить. Я не успела удивиться, с чего это я вдруг решила заняться собственной внешностью, потому что поняла, что опаздываю к открытию выставки.

Я вбежала в фойе клуба и прямо в дверях налетела на какого-то мужчину.

— Смотреть надо, куда идешь! — выпалила я, поднимая с пола сумку…

И только тут разглядела того, с кем столкнулась.

Это был Глеб.

— Извини… — проговорил он смущенно, потирая ушибленное плечо.

— Да нет, я сама виновата… а ты вообще как здесь оказался?

— Да здесь сегодня художественную выставку открывают. А вот ты что здесь делаешь?

— Ну, вообще-то я тоже на эту выставку пришла. Тут, понимаешь, какое дело… думаю, что сюда может прийти он… Эльдар… ну, тот самый злодей.

— Который улизнул от нас в подвале? Вот как? — Глеб нахмурился. — А я сюда пришел из-за картины. Из-за той самой картины.

— Что?! Но зачем ты ее дал на эту выставку? Ее нужно было спрятать, чтобы не попала на глаза случайному человеку…

— Слушай, вот только не надо этого… не надо на меня всех собак вешать. Ничего я не давал, ее без меня на выставку отобрали. Понравилась она, понимаешь, устроителям выставки, да тут еще Констанция подсуетилась… вот я и приехал, чтобы проследить, как бы чего не вышло. Сперва хотел просто спрятать картину, но, когда пришел сюда, увидел, что этот номер не пройдет.

— Почему?

— Потому что ее выбрали «лицом» выставки, поместили и на обложку буклета, и на афишу… Бабулька наша вся в счастье…

Глеб показал мне большую афишу, выставленную перед входом на выставку.

На ней была репродукция картины — тихий петербургский переулок, красивый дореволюционный дом… ничего общего с тем лесным пейзажем, который видела я. Но раз Глеб говорит, что это та самая картина, значит, так оно и есть…

Возле афиши стояло нечто. Это чудо было в длинном платье с разрезом на боку и в шляпке с вуалью, а сверху на шляпке… вот вы не поверите, но там было самое настоящее птичье гнездо, и искусственная птичка сидела на искусственных яичках.

Лицо этого создания светилось от счастья.

— Это кошмар моей жизни, — скорбно сказал Глеб, перехватив мой взгляд. — Это и есть Констанция Теодоровна.

— Круто! Что же теперь делать?

— С ней уже ничего не сделаешь… да, а ты-то сюда зачем приехала?

Я ответила уклончиво — не хотелось рассказывать ему о письмах Карины и обо всем, что я сегодня узнала. Я еще сама не поняла, как к этому относиться.

— Ладно, пойдем уже на выставку, посмотрим, что там творится! Может, как-нибудь обойдется…

Мы прошли в выставочный зал.

По стенам были развешаны скромные городские пейзажи — набережные каналов, мосты и мостики, дворы-колодцы, мрачные дома с брандмауэрами… в общем, характерные виды Петербурга.

На самом видном месте, прямо напротив входа, висела та самая картина, из-за которой приехал сюда Глеб. И пока перед ней не валялись жертвы инфарктов и инсультов.

Людей на выставке вообще было немного, однако посреди зала толкались, поглядывая на часы, несколько представителей прессы. Они явно чего-то ждали.

— Глебушка! — встрепенулась одна из них. — Рада тебя видеть, как поживаешь? — и чмокнула его в щеку.

Глеб пробормотал что-то и попытался отойти, но она не отпустила, а спросила, как Алиса.

Вот значит, как! Она, стало быть, у него и дома была! Очень мне она не понравилась, противная такая, и лет, небось, уже сорок… Тут эта баба заметила меня и малость поскучнела.

Глеб спросил, чего все ждут.

— Да вот с минуты на минуту должен приехать Романецкий.

Услышав эту фамилию, я напряглась.

Глебу же она ничего не говорила, и он переспросил:

— Романецкий? А кто это такой?

Корреспондентка усмехнулась:

— Вот сейчас эту фамилию уже забыли, а когда-то его прочили в большие начальники, чуть ли не в губернаторы. Но потом он прокололся на чем-то и большой карьеры не сделал. Сидит сейчас на второстепенных ролях в Управлении культуры, дожидается, когда отправят на пенсию. Ну, вот прислали открыть эту выставку…

Тут в дверях послышался какой-то шум, и в зал вошел пожилой мужчина со следами былой значительности.

Я вглядывалась в его лицо, безуспешно пытаясь найти в нем какие-то знакомые черты…

Хотя… было в нем прежнее выражение самодовольства. А в остальном… старый, обрюзгший, жалкий человечишка. Очень противный.

Редкие волосы кое-как разложены по лысине, под глазами темные мешки…

Романецкий огляделся по сторонам с выражением смутного беспокойства, словно ему чего-то не хватало. Наконец он нашел взглядом журналистов, сразу успокоился и придал своему лицу умный и сосредоточенный вид, подходящий для официальной фотографии.

Фотографы сделали пару снимков.

К Романецкому устремился заведующий клуба, почтительно его приветствовал и повел по выставке, что-то вещая.

То и дело до меня доносились слова «Старый Петербург», «Творческое наследие», «Сохранение культурного достояния» и прочее в таком же духе.

Разумеется, первым делом Романецкого повели к главной картине.

У меня мелькнула было мысль предупредить его или как-то помешать, не дать подойти к роковой картине.

Я уже пошла