Неверная - Али Айаан Хирси

Странный парадокс. В Голландии все было основано на религии, но сами люди, в массе своей, казались абсолютными безбожниками. Здесь кто угодно мог (а многие именно так и поступали) в любой момент оспорить существование Бога. Люди открыто сомневались в различных аспектах религии, что само по себе было вызовом Аллаху. Отобрать землю у моря, контролировать наводнения посредством каналов – все равно что в открытую идти против Божьей воли.

Государство практически во всем было светским. Над Богом издевались повсеместно. Самое распространенное голландское ругательство – Godverdomme – прокляни меня Господь. Такое проклятие казалось мне самой страшной вещью на свете, но карающая молния так никого и не поразила. Эта созданная людьми система государственного строя была намного стабильнее, миролюбивее и благополучнее тех систем, которые якобы были созданы Богом и которые меня учили уважать.

Иногда дверца в моей голове переставала закрываться: я пропихивала через нее слишком много идей. У меня начинался приступ вины, и я устраивала себе ревизию: брюки, волосы, книги, убеждения. Я думала об ангелах сестры Азизы, которые совершенно точно все еще сидели у меня на плечах, наблюдали и записывали. Робко я говорила себе, что всего лишь стремлюсь к знаниям. Если Аллах предсказал все на свете, значит, он должен был предвидеть и такое.

Я говорила себе, что однажды наступит день, когда моя воля достаточно окрепнет, я вернусь в мусульманскую среду, найду в себе силы покаяться и подчиниться Божьим законам. А пока же буду просто жить честно и нравственно. Постараюсь никому не причинять вреда. Я не приму для себя идеи и убеждения, о которых читаю в книгах. Но читать эти книги все равно продолжу.

Если не считать статистики, которую я неоднократно заваливала, мне нравились все дисциплины, которые нам преподавали в Лейдене, а в особенности политическая философия. Люди провели столько различных исследований; я чувствовала себя счастливой, что до всего этого мне не приходится додумываться самостоятельно. Огромная привилегия – возможность следить за размышлениями великих людей. В книгах все было так красиво и рационально. Нас учили давать определения; размышлять над тем, что говорим; ясно мыслить и конструктивно оспаривать полученные данные. Таким образом мы изучали старинные теории и расширяли свое понимание окружающего мира.

В первые годы на большинстве занятий в Лейденском университете делался упор на эмпирические знания. Факты – и ничего, кроме них. Факты сами по себе очень привлекательны: они систематичны и рациональны, в них нет места эмоциям и иррациональности.

Иногда, когда я читала исторические или философские книги, у меня по телу вдруг пробегали мурашки. Я помню, что один раз так получилось, когда мне попал материал о Первой мировой войне. В конце XIX века благодаря научно-техническому прогрессу богатая Европа имела развитую промышленность и медицину высокого уровня. Но уже в начале следующего века страны начали относиться друг к другу с подозрением. Они организовывали союзы и запасались оружием. Жаждали власти и земель. Разгорелась война, и целое поколение юношей, уже не знавших бедности и болезней, погибло в окопах. Потом люди очнулись и прекратили воевать, а всего через двадцать лет – начали вновь. Произошедшее казалось мне ужасным, но в то же время захватывающим, как литературный роман. Я находила в прочитанном множество параллелей с тем, что познала в других странах.

Но когда я смотрела на сидевших рядом со мной ребят, то понимала, что они совсем не разделяют моего трепета. Они знали эту историю наизусть, и для них она была всего-навсего очередным этапом обучения. Большинству студентов Лейденского университета было восемнадцать, для них учеба была первым опытом жизни вдали от родителей.

Казалось, что все студенты Лейденского университета белокожие, светловолосые и голубоглазые. Тем не менее между ними существовали отчетливые «клановые» различия. Девушки, с маленькими строгими пучками, красившие глаза голубыми тенями и носившие свитера фирмы «Беннетон», назывались «клонами». Девушки с непрокрашенными корнями считались «отбросами». Тех же, кто ходил с немытой головой, сразу же записывали в наркоманки. Как только девушка, хоть сколько-нибудь отличающаяся от других по внешности, покидала группу студенток, те сразу же принимались о ней сплетничать. И хотя девчонки распознавали друг друга по одежде и произношению, то есть по классовым, а не клановым признакам, ощущение было такое, что стоишь в компании сомалийцев и пытаешься выяснить, все ли вокруг тебя принадлежат к семье Осман Махмуд, чтобы в свое удовольствие поговорить о клане Хавийе.

Иногда на занятиях я говорила, что та или иная проблема имеет классовый характер. Но в ответ всегда слышала: «В Голландии нет классовых проблем. У нас равноправие». Я ни капельки им не верила.

В Лейдене учились отпрыски директоров крупных компаний и чиновников, работающих в правительстве. У этих детей было свое собственное общество, которое называлось «Минерва». В рамках него они подразделялись на аристократов и нуворишей. Молодые люди собирались в большом старом студенческом доме, принадлежащем «Минерве». Их социальная жизнь преимущественно протекала в рамках своего круга. Большинство из них изучало юриспруденцию или банковское дело. Из общественных наук они, как правило, выбирали государственное управление. Политология, по всей видимости, считалась уделом левых.

В университете было множество разнообразных объединений. Например, «Катена» – общество для нонконформистов, детей амстердамской интеллигенции, которые не хотели проходить неделю испытаний. Они носили сразу несколько сережек в ушах, ходили в грязной одежде и организовывали протесты в защиту окружающей среды. Для тех, кто очень хотел, но не мог попасть в «Минерву», существовал «Квинтус». В первые недели моей учебы меня водили по этим обществам. Когда мне рассказали о неделе испытательного срока, который в Голландии называли «покраской зелени», я заявила, что уже отцвела. Мне было двадцать пять, и эти игры были не по мне. Меня к тому времени уже хорошенько «покрасило» жизнью.

Студенческое общежитие, которое я посетила, когда в первый раз приехала в Лейден, мне тоже не слишком понравилось. Так что я сняла комнату у очень приятной женщины по имени Шанталь, которая держала большой дом в пригороде. Я купила новенький велосипед, который и спустя десять лет все еще со мной, и каждое утро ездила на нем на занятия.

Первые несколько месяцев я мало с кем общалась. В свободное время я постоянно работала: я зарегистрировалась устным переводчиком с сомалийского языка. По утрам, если у меня не было занятий, оставляла свой пейджер включенным. Купила себе телефон, чтобы можно было заниматься переводом телефонных разговоров из всех уголков страны. Ко мне обращались из полиции, больниц, судов, разнообразных приютов и убежищ.

Ужаснее всего было объяснять кому-нибудь, что нет, власти не позволят его жене и детям приехать в Голландию, чтобы вся семья могла жить вместе. Нет, мы не можем дать вам возможность вернуться в Сомали, чтобы забрать детей, даже если вас изнасиловали или у вас отрезали четыре пальца на руке, а вашего мужа убили. Порой мне доводилось сообщать человеку, что у него ВИЧ или СПИД. Иногда, положив телефонную трубку, я сидела в своей маленькой комнате, и меня колотило от слов, которые только что пришлось переводить.

Одна сомалийка, как и я в свое время, жила в убежище, и у нее, как и у меня, была подруга из Эфиопии. Девушка села в машину к четырем мужчинам – думала, ее отвезут на вечеринку, где она встретится со своей подругой. Ее неоднократно насиловали, прежде чем девушке удалось сбежать. Когда полицейские нашли ее в деревне, они позвонили мне. Я сидела у себя в комнате на верхнем этаже очаровательного дома Шанталь и пыталась перевести то, что они ей говорили. Объясняла, что ей нельзя мыться, потому что сперма и кровь у нее между ног являются важными уликами. Я не могла спросить, зашитым ли было ее влагалище, потому что по правилам переводчику запрещается вставлять свои собственные вопросы и соображения, он всего лишь механизм, обеспечивающий коммуникацию. Я могла только попытаться ее успокоить.