Русалии - Ирина Яш

диагностировали шизофрению… Кто-то в посёлке, кажется, видел её карту. Этот диагноз ставят без разбора всем несостоявшимся самоубийцам, но всё, что она мне сейчас рассказала, больше похоже на плод воспалённого воображения, чем на правду. И эта её маниакальная слежка за мужем, и такая глубокая, почти фанатичная религиозность…»

Снежа, будто прочтя его мысли, с улыбкой сказала:

– Я знаю, о чём ты сейчас думаешь. И знаю, какая у меня репутация в этой деревне. Но всё, о чём я говорю – правда, а ты слеп. Бонье занимался контрабандой произведений искусства и старинных икон. Отсюда и его еженедельные поездки через границу «за продуктами». Он примелькался на таможне и сам хвастал, что его машину никогда не досматривают. Но может быть, там были и свои люди. А Сергей с Анатолием тоже были в деле. Старые машины из-за рубежа Сержу пригоняли вовсе не пустыми, а Анатоль вращался в арт-среде. Мне рассказала Марина Шуйская, усопшая домработница Бонье, мы ведь с ней вместе ходили причащаться и на исповедь, ты знаешь… Об этом догадался Дениска Марченко, который был не так глуп, как принято считать. Понимаешь? А твоя невеста должна была что-то такое рисовать для Владимира Сергеевича, явилась в Березень в день его гибели, и в тот же вечер поселилась в твоём доме… – она жалостливо посмотрела на Макса, – Подумай об этом, Пашенька… И не дай снова обвести себя вокруг пальца.

И с этой минуты Макс не переставал думать о том, что она ему сказала.

Вечером он рано ушёл спать, сказав Алекс и Лёне, что плохо себя чувствует. Алекс встревожилась:

– Вызовем врача?

Он смотрел в её янтарные глаза:

– Не надо, милая. Я промочил сегодня ноги, но горячий душ и аспирин мигом всё исправят. Спокойной ночи!

До утра он лежал в темноте, рядом с размеренно сопящей Алекс, и смотрел в потолок.

«И не дай снова обвести себя вокруг пальца… Она знала о романе Влада с моей женой, а теперь намекает на Алекс. Алекс должна была писать для Бонье картину. Подделку для контрабанды. Серж и Анатоль были связаны с Бонье нелегальным бизнесом. Мила солила для него грибы и, возможно, «обслуживала» его по старой памяти. Марина Шуйская, оказывается, очень много знала. Приехала брошенная много лет назад дочь Бонье, фантом, призрак… Дом француза – какое-то змеиное гнездо, паучья банка! Влад сказал в запале драки, что хочет сравнять его с землёй. Почему? Что он имел ввиду?»

Макс тяжело вздохнул. Светало. Чудовищно болела голова и ныло сердце.

Глава 3

Похоронили Андрея Макаровича Вальтера на Северном городском кладбище, всего в паре десятков минут быстрой езды от Березени. Макс с Алекс поехали туда вдвоём на машине, Лёню Макс брать с собой не стал, хоть тот и просился.

– Нет, – сказал, как отрезал Макс, – Успеешь ещё за жизнь по похоронам находиться.

Сын обиделся.

В небольшой церквушке собралась кучка народа – сослуживцы, несколько односельчан, все четверо детей Андрея и две бывшие жены – первая, очень полная, седая и дряхлая женщина, и четвёртая – молодящаяся красотка под пятьдесят, с девичьей фигурой и, вне всяких сомнений, не своими, белоснежными зубами. Милы на похоронах не было. Нигде не заметил Макс и Покровских.

Макарыч лежал в гробу, как живой, с зачёсанными назад волосами, неизменной серьгой в ухе, в белой рубашке и джинсах.

Алекс всю службу без остановки плакала, Макс стоял с сухими глазами и только всё сжимал и разжимал кулаки. Потом, сразу за детьми покойного, он приложился к его ледяному лбу, шепнул на ухо: «Прости меня, Андрюша», взял Алекс за руку, и, никому не говоря ни слова, пошёл прочь из церкви.

– Паша… – растерянно лепетала Алекс, едва поспевая за быстро, широко шагающим Максом, – А похоронить? Горсть земли бросить? И поминки ведь…

– Ты же видела его! Ему ничего этого не нужно! Ты тогда правильно сказала – его душа давно говорит с Богом, а здесь только тело. Это уже не он, – они сели в машину, Макс вывернул зажигание, – Дома помянем.

За ужином, в мрачном холодном молчании, Макс выпил один почти бутылку водки. Алекс, через силу, проглотила три полрюмочки, сказала:

– Не могу больше.

Макс кивнул:

– Не нужно себя заставлять. Спасибо, что посидела со мной. Лёнька дуется, даже есть отказался!

– Он ведь тоже дружил с Андреем, Паша!

– Я считаю, что поступил правильно, – он потёр себе лицо, – Я сегодня не усну. Поллитра выпил и ни в одном глазу! Гулять пойду.

– Ночь на дворе…

– Не останавливай меня. Мне кажется, что у меня сейчас сердце лопнет! Не жди меня, ложись…

– Хорошо… – прошептала Алекс.

Макс оделся, но остановился на пороге.

– Что ты? – спросила Алекс.

– Ногу натёр. Схожу за старыми ботинками…

Он поднялся на второй этаж, взял из кладовки поношенные, но крепкие зимние ботинки, переобулся, потом шагнул к комоду, достал связку ключей, сунул в карман. Закрывая дверь кладовки, снял с крючочка маленький карманный фонарик, проверил – работает. Положил к ключам.

Внизу он мимоходом поцеловал Алекс в щёку, бросил «Пока» и вышел.

Макс обошёл дом, заглянул в окно своей кухни – Алекс с мрачным лицом убирала со стола. Тогда он быстро пробежал вдоль забора, встал на цыпочки. У Фиры в гостиной горел свет, он различил её силуэт в глубине комнаты. Макс выскочил за ворота, рысью полетел вниз по улице, к дому Покровских, пригнувшись, подобрался к окнам. В доме были Снежана и девочки, машины Влада под навесом не было.

Макс выскользнул со двора, посмотрел по сторонам, снова понёсся по засыпающему посёлку в сторону лесного тупика. Вошёл во двор Бонье, поднялся на крыльцо, постоял, отдышался. Достал из кармана связку ключей, третий по счёту подошёл, дверь пискнула, поддалась. Макс вошёл в тёмную прихожую, остановился, прислушался. Втянул ноздрями воздух. В доме царили безмолвие и мрак. Но дом был обитаем, в этом не было сомнений. По запахам, неожиданной мягкой прохладе, по какой-то неуловимо, но ясно ощущаемой атмосфере, угадывалось, что здесь бывают люди. Макс достал фонарик, зажёг. Вдохнул, выдохнул. Пошёл по прихожей.

Макс бывал в доме только однажды, в вечер перед смертью Владимира Бонье, для переговоров о продаже заброшенного участка. Тогда француз провёл его в большую гостиную, объединённую с кухней, был любезен, напоил чаем, но в сделке отказал.

Верхний свет Макс зажигать не стал – какими бы ни были плотными ставни, а лучик всегда пробьётся. Он водил фонариком вокруг себя, осматривался. Ничем не примечательный salon зажиточного француза, ничего бросающегося в глаза, ничего из ряда вон. Макс дотронулся до батареи