Громкое дело - Лиза Марклунд

Томас жил в том же отеле, где она побывала утром, завтракал в «Ресторане путешественника», флиртовал с англичанкой в баре по соседству, в этом она могла поклясться. Им устроили ознакомительную экскурсию по Найроби на автобусе, он сам рассказал о ней, когда позвонил домой вечером на второй день конференции, но она сильно сомневалась, что он видел Киберу или Langata Women’s Maximum Security Prison. Томас жил в мире, где красное вино на галстуке приравнивалось к катастрофе. На женщин в красных джинсах и белых блузках он смотрел как на массу расходов и проблемы интеграции. В США Анника прежде всего видела несправедливость и отчуждение по классовым и расовым мотивам. Томас же в основном – свободу личности и экономические возможности. Она очень хорошо знала, что никто из них не был прав, и, наверное, даже оба. Томас же не испытывал никаких сомнений. Тот, кто имел на своей стороне силу и свободу и не боялся брать ответственность на себя, всегда выходил победителем из любой ситуации. Если он вернется, останется ли его мировоззрение прежним?

Она открыла глаза. Несколько человек сидели на траве вокруг их автомобиля. Она подняла камеру и запечатлела, как они ждали на солнце, ели принесенный с собой хлеб, качали в объятиях детей. Мужчина и женщина расположились на пеньке немного дальше остальных. На ней был лиловый тюрбан, он держал в руке мобильный телефон. Анника навела объектив на него, увеличила изображение: может, он был одним из них? Как раз сейчас посылал эсэмэс Халениусу с указанием, где надо оставить деньги?

Мужчина с громкоговорителем начал петь.

Фрида резко отодвинула ее боковую дверь.

– Убери камеру, – прошипела она. – Это государственное учреждение, нас арестуют, если увидят, что ты снимаешь.

Халениус открыл машину и поднял свой мобильный телефон, его лицо не предвещало ничего хорошего.

– Это не здесь тоже, – сказал он. – Они посылают нас в Истли.

Ее глаза начали слезиться от сквозняка. Фрида снова задвинула дверь.

Анника подняла стекло машины и заморгала. Ей захотелось плакать.

– Это, конечно, правильно, – сказал Халениус. – Истли называют Маленьким Могадишо. Там живут сомалийцы.

Фрида тронула автомобиль с места.

Женщина с лиловым тюрбаном исчезла.

Мужчина с мобильным телефоном сидел на том же месте. Он не смотрел им вслед, когда они уезжали.

– Три миллиона? Три миллиона?

Щеки председателя правления Хермана Веннергрена стали пунцовыми от возмущения.

– Принимая данное решение, я думал не только о тираже, – сказал Андерс Шюман. – Речь шла о том, чтобы спасти жизнь, выполнить свой человеческий долг.

– Но три миллиона? Из прибыли газеты? Этой истеричной бабенке?

Херман Веннергрен не относился к поклонникам Анники Бенгтзон (имея на то полное право), но, по мнению Шюмана, он, конечно, слегка перегнул палку, назвав ее истеричной.

Впрочем, председатель правления не использовал иной крайне спорный аргумент, не обвинил «Квельспрессен» в спонсировании международного терроризма, и за это Шюман в душе поблагодарил его.

– Она в Найроби как раз сейчас с целью передать выкуп, – сказал он. – А в остальном сумма значительно больше трех миллионов, то есть большую часть денег она достала сама. И я думаю, эти инвестиции могут вернуться нам с лихвой.

Херман Веннергрен пробормотал что-то неразборчиво. Он окинул взглядом закуток Шюмана с обычной для него недовольной миной.

– Вы снова все перестроили здесь? – спросил он, выпрямился на стуле для посетителей и потрогал свой портфель, прислоненный к его ножке, и перекинутое через подлокотник пальто.

Они уже много лет не закладывали в бюджет средства на перепланировку или ремонт редакционного помещения, о чем он, как председатель правления, знал очень хорошо.

– Почему нет? – сказал Андерс Шюман и откинулся на спинку своего нового стула.

– Мне кажется, твой офис стал чуточку… меньше.

– Он всегда был таким, – возразил Шюман.

«Этот человек серьезно ошибается относительно своих перспектив», – подумал он. Веннергрен напоминал взрослого, вернувшегося туда, где он играл ребенком, и считавшего, что там все просто дало усадку со временем. Его представления о фирмах, которыми он руководил (а таких насчитывалось четыре плюс еще несколько, где он сидел в правлении), имели то общее, что они всегда значительно выходили за рамки возможностей самих предприятий. В мире Веннергрена все расходы считались злом. Однажды он заявил, конечно после традиционного ужина правления с большим количеством марочных вин, что «Квельспрессен» стала бы приличным маленьким предприятием, если бы не редакция».

Веннергрен кашлянул.

– Твое заявление, по большому счету, не явилось сюрпризом для нас, – сказал он. – Мы уже давно догадались о твоих планах уйти отсюда.

Андерс Шюман какое-то время изучал своего председателя правления, стараясь сохранить нейтральное выражение лица. Услышанное утверждение в высшей степени удивило его. Они и понятия не имели о его желании покинуть газету, он ни разу ни словом не обмолвился на сей счет. Наоборот, члены правления нашептывали ему о своих намерениях договориться о больших полномочиях для него в рамках всей империи, а он делал вид, что оценивал их намеки, и смиренно их принимал.

– Приятно слышать, – сказал он. – Тогда вам будет гораздо легче найти мне преемника.

Веннергрен вопросительно приподнял брови.

– Я имею в виду, если у вас уже готов список, – объяснил Шюман и потрогал пластырь у себя на затылке.

– Мы думали, ты поможешь нам здесь, – сказал председатель правления. – В качестве последнего задания, прежде чем исчезнешь.

Андерс Шюман сжал в кулаки свои лежавшие на письменном столе руки, заставляя их не дрожать. Не этого он ожидал. Он и представить не мог, что им будет наплевать на его заслуги за все годы работы, ни единого слова не прозвучало в попытке остановить его. У него просто не было слов.

Херман Веннергрен погладил свою лысину.

– Ты ведь дока в таких делах, – продолжил он слегка обеспокоенно. – Благодаря твоему посту в газете тебе приходилось контактировать с очень многими людьми, и ты прекрасно представляешь, кто чего стоит в отрасли.

«Вот как, – подумал Шюман. – А я-то считал, что сам благодаря моей работе добился нынешнего положения».

– И по каким критериям я должен искать себе замену? – спросил он вкрадчиво.

Председатель правления небрежно махнул рукой:

– Тебе же самому это лучше других известно.

Уходящий (или изгоняемый?) главный редактор откинулся на спинку стула и услышал, как она затрещала необычным для нее образом, явно не давая ему повода для опасений.

– Дайте мне несколько ориентиров, – сказал он.

Веннергрен заерзал на стуле.

– Он должен быть порядочным, естественно. Представительным. Способным защитить газету в ходе теледебатов. Умеющим считать деньги. Само собой, современно мыслящим и лояльным. Хорошим бизнесменом, когда дело касается нахождения новых партнеров в части распространения и продаж, уметь выбирать и запускать в жизнь побочные проекты…

А то, что его преемник должен быть мужчиной, подразумевалось само собой.

«Они не заслуживают меня», – подумал он.

– А журналистика? – спросил Шюман. – Какого рода специалиста печатного слова должен я искать?

Председатель правления наклонился вперед через письменный стол.

– Кого-то похожего на тебя самого, – сказал он. – Знающего весь жаргон о демократии и свободе печати и одновременно готового опубликовать в принципе что угодно…

Он прервался на полуслове, возможно, понял, что зашел слишком далеко.

Шюман опустил руки на колено, не умея держать их неподвижными долго. Ему стало интересно, не провоцировал ли его старик сознательно, или он считал нормальным и естественным унижать таким образом? Ни слова о его успехах, жертвах ради «Квельспрессен», его не подвергающейся сомнению компетенции, когда дело касалось способности вести боевой корабль по звездам.

С тех пор как он вступил в должность главного редактора четырнадцать лет назад, а Веннергрен уже тогда сидел в правлении газеты в качестве доверенного лица владельцев, издание приносило своим хозяевам больше всего денег, но к нему всегда относились с минимальным уважением. «Квельспрессен» напоминала некий лакомый кусок, который удалось урвать кошке, но за счет которого, в свою очередь, жирели крысы, толпившиеся вокруг обеденного стола.

Однако правление явно считало его марионеткой, умеющей болтать об ответственности и свободе слова, одновременно печатая у себя в газете всякое дерьмо, и в качестве последней пощечины ему дали задание найти преемника для себя. Тогда правление избегало необходимости делать свою работу и могло просто забрать всю честь себе.

– Я предложил бы нам взять кого-нибудь из своих, – сказал Шюман. – Среди чужих трудно найти человека, умеющего думать в свойственной таблоидной журналистике манере и одновременно достоверно вести, когда дело касается отношений с внешним миром.