Изгой - Сэди Джонс

весь этот мир тоже нехорош. Но ты, Кит, ты другая. Послушай меня. Ты – единственный нормальный человек из всех, кого я знаю. От одного твоего взгляда мир делается лучше, и я думал, что тоже стану лучше, только этого не случилось. И я хотел тебя спасти. Но не спас. Я ничего не умею.

– У меня все хорошо!

Кит вскинула голову.

– Вовсе нет, Кит. Ты просто смелая.

Она отвернулась. Льюис смотрел на нее – на гордую спину и обнаженную шею – и любовался.

– Ты красивая. Ты заслуживаешь всего, чего пожелаешь. И… я тебя люблю.

Кит не обернулась. Льюис знал, что потерял ее, чувствовал невыносимую горечь. А еще он очень устал.

– Ну что же, я это сделал.

Снова зазвонили колокола, люди стали расходиться после службы. Кит решительно зашагала к дому, прочь от Льюиса и толпы. Льюис провожал ее взглядом. Никакие побои не сравнятся с душевной болью.

Дальнейшие события стали для него неожиданностью. Из церкви выходили люди, однако никто не поднимал шума и не звал полицию. Льюиса как будто не замечали. Он растерялся. Ему было все равно, арестуют ли его за налет на дом Кармайклов – в конце концов, полиция же объявляла розыск, – но Уилсона с наручниками поблизости не наблюдалось, и на Льюиса никто не обращал внимания. Он стоял среди могил, словно призрак, невидимый человеческому глазу.

Клэр и Тэмзин сели вместе с Дики в машину. Все его усилия пропали даром. Мир может разлететься на куски, но воскресный обед у Кармайклов останется неизменным.

Льюис видел, что отец еще не уехал. Они с Элис стояли у церковной стены, о чем-то перешептываясь и пряча глаза от знакомых. Потом Гилберт подошел к нему, и они перекинулись парой слов. Речь не шла ни о примирении, ни о клятвах в верности. Гилберт поинтересовался, как у Льюиса дела и намерен ли он вернуться в семью. Разве что на одну ночь, ответил тот, ведь у него повестка. Гилберт и Элис отправились домой, и у церкви не осталось ни души. Прежде чем уйти, Льюис бросил взгляд на мамину могилу, которая, впрочем, не имела к маме никакого отношения.

Он зашагал по дороге в сторону деревни. Все осталось по-прежнему – только Кит пострадала зря. Льюис надеялся: если пролить свет на мрачные стороны ее жизни, то они исчезнут. Однако он ошибся. Тайна оказалась никому не интересной.

– Льюис?

Он обернулся. На тротуаре стоял доктор Штрехен. Льюис представил, как выглядит со стороны – посреди дороги, в окровавленной рубашке и с заплетающимися ногами.

– Не хочешь прогуляться ко мне в кабинет?

– Я в порядке.

– И все-таки не помешает.

Они прошли по главной улице к дому доктора, в котором тот вел практику. Из окна доносился запах свежей еды; миссис Штрехен хлопотала на кухне за белой дверью в глубине холла.

Доктор провел Льюиса в смотровой кабинет и закрыл дверь.

– Сядешь? Заодно промою тебе раны – рассеченная бровь неважно выглядит.

Льюис опустился на металлический стул у шторы, которая использовалась как перегородка. Доктор Штрехен – седоволосый, в поношенном темном костюме в тонкую полоску – приготовил вату, выложил все необходимое на столик и сел напротив.

На Льюиса навалилась нечеловеческая усталость. Доктор молчал и пристально смотрел ему в глаза, а Льюис разглядывал кабинет. Рамки с фотографиями жены и сына на столе. Вазоны с цветами, которые давно пора пересадить. Шляпа и пальто на вешалке.

– Я тебя принимал.

– Что? – переспросил Льюис.

– Я принимал роды, когда ты появился на свет. Никогда не забуду, как вела себя твоя мать. Не боялась, как большинство рожениц в первый раз. Наоборот, была очень смелой и все время повторяла, как хочет скорее тебя увидеть. Твой отец ждал внизу и, конечно, ужасно нервничал. Роды прошли нормально, без всяких неожиданностей, и твоя мать справилась на все сто! А теперь поглядим, что у тебя тут.

Доктор принялся осматривать Льюиса, вытирая кровь с лица и уточняя, где болит.

– Думаю, у тебя сотрясение мозга. И, возможно, сломана скула. Бровь нужно зашить. А помнишь тот день?

– Какой?

– Когда я пришел к тебе в полицейский участок. После церкви.

Льюис кивнул.

– Печально было видеть тебя таким… У меня двое сыновей. Старше тебя, разумеется. Оба уже женаты. Старший в Египте, помощник посла Британии. Младший работает в Сити. Когда они росли, порой невозможно было предположить, что все сложится так удачно. Каждый из них в той или иной мере пережил трудные времена. Но в конце концов все наладилось. Понимаешь?

– Да. Спасибо.

– Я всегда считал тебя славным мальчишкой.

Льюис криво усмехнулся.

– Ты мне всегда нравился.

Льюис опустил глаза, чтобы не заплакать.

– Со скулой лучше обратиться в больницу.

– Не важно.

– Важно, Льюис. Понимаешь… – Доктор взял его за голову и погладил по волосам, а потом придержал за затылок, чтобы Льюис не мог отвести взгляд. – Это очень важно.

Он уложил Льюиса на металлическую кровать, похожую на больничную койку, накрытую одеялом, и наложил четыре шва на бровь. Затем дал обезболивающее, и Льюис почти сразу уснул. Доктор Штрехен ушел обедать.

Обеденный стол в доме Кармайклов был разложен во всю длину, застелен льняными салфетками и сервирован на шестнадцать персон фарфором и серебром. Вдоль всего стола расставили вазочки со свежесрезанными садовыми цветами. К августу многие цветы пожелтели, и на полированную столешницу сыпалась пыльца.

Семейство вернулось из церкви в молчании. Клэр и Дики отправились в гостиную, украшенную такими же цветами, а Тэмзин осталась в холле. Кит поднялась наверх, однако задержалась в коридоре, села на стул с высокой спинкой, на который никогда не садилась, и принялась разглядывать картину, где были изображены ребенок и собака. Справа от нее был коридор, слева – лестница, а сама Кит будто застыла на распутье.

Тэмзин медленно стянула перчатки. Раздался телефонный звонок, она сняла трубку.

– Гилдфорд двести тридцать семь.

Мэри Нэппер просила прощения, что не может прийти – к ним внезапно приехала Джоанна. Стоило Тэмзин положить трубку, как позвонила Дора Каргилл: они с мужем заболели и вынуждены отменить визит. Следующим был дворецкий Тернбуллов, за ним Дэвид Джонсон и Притчарды. Все очень сожалели о вынужденном отсутствии.

Кармайклы сели за один конец стола и велели подавать обед. Экономка и горничная вдвоем внесли говяжий бок, рассчитанный на шестнадцать персон, и поставили перед Дики. Тот взялся за разделочный нож.

Горничная осталась убрать лишние тарелки и, закончив, посмотрела на Дики. Она не ожидала, что тот заметит, однако не отвела взгляда, и хозяину пришлось отвернуться первым.

Экономка принесла овощи.

– Оставь, – велела Клэр, – мы сами справимся.

Она разместила