Изгой - Сэди Джонс

и кусая яблоко. За ее спиной продолжался ремонт, а Кит нежилась на солнце и читала, прямо на глазах Льюиса и всего в каких-то шестидесяти футах от него.

Она была босиком, в шортах и в футболке, похожих на школьную спортивную форму. Льюис залюбовался ее ушами и манерой держать яблоко всей ладонью, откусывая большие куски. Он попытался разглядеть название книги, но не смог. Кит была загорелой и гладкой, и очень гармонично сложенной. «Такое тело лучше выглядит обнаженным, чем в одежде, – подумал Льюис. – В одежде тоже неплохо, но без нее красивее». Он постарался не раздевать ее мысленно – так нечестно, ведь Кит не подозревает о его присутствии – и закрыл глаза, мечтая погладить нежную кожу под ее коленками. Ему хотелось коснуться ее бедер, положить руку на спину и исследовать линию талии и текстуру кожи. Хотелось снова коснуться ее волос над нежной шеей, постриженных по-мальчишески и все же не совсем по-мальчишески.

Прогнать мысли о теле Кит не получалось. Льюис открыл глаза и постарался подумать о чем-то другом. Например, как ей помочь. Однако вспомнил, что Кит не желает его помощи. Может, желала раньше, но не сейчас. Теперь она знает про Элис и едва ли когда-нибудь полюбит его. Лучше даже не надеяться. Льюис еще не свыкся с мыслью, что никогда не будет любим. Особенно тяжело далось осознание, что Кит любила его прежде, а теперь разлюбила. Нечего и думать, как все сложилось бы, не будь он столь порочен. И так ясно – он не подходит такой девушке. Только все равно ей надо помочь.

Дом Кармайклов возвышался за ее спиной. Все изменилось. Из надежного убежища он превратился в поле боя. Ремонт напоминал восстановление крепости после штурма. И все же ему удалось атаковать этот дом.

Стояла замечательная погода, в ближайшее время не ожидалось ничего плохого, поэтому Льюис позволил себе просто наблюдать за Кит.

Время от времени Клэр выходила проверить, как продвигается работа. В час дня окна были готовы и рабочие ушли. Раздался гонг, призывающий на обед. Кит встала и, потянувшись, направилась к дому.

Теперь смотреть стало не на что. Льюиса разморило на солнце, и он впал в дремотное состояние на грани сна и яви. Мысли навязчиво вертелись вокруг знакомых предметов, изменяя их, и окружающий мир начал преображаться. От голода сознание расширилось, утратив границы, и Льюис понял, что прежние его представления ложны и, если присмотреться, легко опровергаются. В сознании возникали все новые и новые образы.

Он как будто перенесся в зазеркалье и ощутил, что всю прежнюю жизнь находился по разные стороны зеркала с другими людьми, а теперь зеркало разбилось и землю под ногами усыпали крупные осколки.

В то утро Гилберт вышел на работу в обычное время, но на месте провел всего час, а затем отправился на прием к доктору Бонду. На Харли-стрит он ехал на такси и, заходя в здание, убедился, что его никто не видит.

На четвертый этаж Гилберт ехал на лифте с тяжелой металлической дверью, разглядывая красные ковры на лестничных клетках. Ужасно смущаясь, он назвал свою фамилию в приемной и, пройдя к кабинету, нетерпеливо уставился на привинченную к двери латунную табличку с надписью «Д-р У. Бонд». Из кабинета вышла женщина в костюме и надвинутой на лоб шляпке, прижимая к глазам платок. Неизвестно, плакала она или просто прятала лицо, тоже не желая быть узнанной. Это якобы респектабельное и гостеприимное заведение на самом деле было полно горя и стыда. Вся его суть – фальшь и обман.

Гилберт беспокойно ерзал на стуле и злился от того, что приходится ждать. Наконец его пригласили войти. Кабинет оказался неожиданно огромным. На окнах висели тюлевые занавески, белоснежные на ярком солнце. Воздух был довольно спертый. Гилберт опустился в кресло напротив доктора Бонда – тот сидел спиной к окну, и лицо скрывала тень, – и поставил портфель у ног.

– Речь о вашем сыне, мистер Олридж, верно?

– Да. О Льюисе.

– Расскажите о нем.

– Что именно?

– У него трудности?

– Да. Он… – Чтобы произнести эти слова, по-прежнему требовалось немало усилий. – Он недавно вышел из тюрьмы. Сидел два года. За поджог. Сейчас ему девятнадцать. В первое время после его возвращения казалось, что он изменился к лучшему и готов начать новую жизнь. Он нашел работу, точнее, я нашел ему работу…

– Когда это было?

– Чуть больше двух недель назад.

– А в чем он должен был измениться к лучшему?

– У него есть проблемы. Он пьет.

– Много?

– Он пьет тайком. В первые дни не пил, а потом снова начал. Но позвольте объяснить.

– Все в порядке, мистер Олридж, не спешите, у вас отлично получается.

Раздосадованный снисходительным тоном, Гилберт задался вопросом, точно ли у этого типа есть надлежащее образование. Выглядел он вполне профессионально – седобородый мужчина за пятьдесят, в аккуратном костюме. Одной рукой доктор Бонд держал очки, другой – делал заметки. Гилберт чувствовал себя так, будто его исследуют под микроскопом и тщательно оценивают. Ему хотелось сказать: «Не надо на меня смотреть, речь о моем сыне». Не давал покоя глупый страх, что доктор внезапно поставит психиатрический диагноз самому Гилберту и будет настаивать на лечении.

– Дело в том, что… несколько лет назад у него была привычка… если что-то шло не так, он себя резал. Бритвой. По руке.

– Вот как. Но он не резал вены?

– Нет. Только руку, вот здесь. – Гилберт показал, где именно.

– Вы сказали, несколько лет назад?

– Да. Мы думали, в тюрьме он бросил дурную привычку. Вроде бы там у него не было серьезных неприятностей. Недавно он снова себя порезал, и на этот раз очень сильно.

– Как по-вашему, почему он это сделал?

– Что вы имеете в виду?

– Случилось ли что-нибудь, что могло послужить причиной?

– Его арестовали. Потом выпустили, и он это сделал. Гулял в лесу с девушкой и… обидел ее… точнее, не совсем, по крайней мере, я так не думаю, но он… поставил ей синяк под глазом и убежал. Угнал машину и сбежал с другой девушкой – ее младшей сестрой. В общем, его снова арестовали.

– А потом освободили?

– Девушка решила не подавать в суд. Эта семья – наши соседи. Ее отец – очень влиятельный человек. Все могло быть значительно хуже, а они проявили понимание. А теперь он сбежал…

– Давайте на некоторое время обратимся в прошлое. Когда, по-вашему, это началось? Каким ребенком он был?

Гилберт поморщился. Сколько можно расспрашивать о всякой чепухе?

– Нормальным. Обычным мальчишкой.

– До какого возраста?

– Не знаю. Все было хорошо. А потом умерла его мать. Конечно,