Изгой - Сэди Джонс

– Дело не только в этом!

– Я знаю, что он не бил Тэмзин!

– Ты видела ее лицо?

– Не кричи на меня! Ты не можешь так с ним поступить! Его это уничтожит.

– Он и так почти уничтожен.

– Гилберт…

– Элис, я не намерен обсуждать это с тобой. Ты ему не мать и не вправе принимать решение. Пожалуйста, давай сменим тему, иначе я попрошу тебя пойти к себе в комнату до ужина. – Элис встала, не выпуская бумаги из рук. – Так что?

– Когда мы познакомились, – Элис чуть не плакала, – ты был такой печальный, и я надеялась, со мной ты забудешь ее и станешь счастливым. Но ты предпочел страдать. Сделал свое горе еще чернее. Не знаю, как ты можешь жить со мной и быть таким жестким и холодным. Неужели из-за меня? Раньше я винила себя… и Льюиса. Но, наверное, дело в тебе. И только в тебе.

Гилберт по-прежнему не смотрел на нее и в ответ лишь нетерпеливо отмахнулся. Элис развернулась и ушла к себе в комнату, как он и велел.

Глава двенадцатая

В темноте особняк Кармайклов светился точно кукольный домик. Льюис ждал, когда все лягут спать, а потом собирался проникнуть в собственный дом и раздобыть еды. Тайком, чтобы его не поймали. Кармайклы сидели в гостиной. Горничная и экономка ходили из комнаты в комнату, хлопоча по хозяйству. Вскоре семейство село ужинать, Льюис спустился чуть ниже, чтобы лучше их видеть, и закурил последнюю сигарету. Темнота, окутывающая со всех сторон, казалась живой. Он ждал, когда Кит поднимется к себе в спальню, потому что боялся за нее и не мог оставить одну, пока не убедится, что она легла спать. Наконец ее окно погасло, и Льюис направился в лес.

Кит лежала в постели не шевелясь. Весь вечер ей хотелось остаться одной и поплакать, и вот, когда этот миг наступил, слезы не приходили. Она как будто сжалась в маленький твердый комок. Ее сердце больше не принадлежит Льюису, и нужно научиться с этим жить. Чем больше Кит старалась о нем забыть, тем навязчивее преследовали мысли о нем. Где он сейчас? Она боялась Льюиса, боялась за него, боялась, что его поймают и что он вернется. К новой жизни невозможно так просто привыкнуть. Оказывается, раньше она была счастлива, у нее была любовь, воображаемый мир и Льюис – такой, каким она его себе представляла.

Придется найти что-то новое. Через месяц она уедет в Швейцарию. Конечно, будет приезжать домой на каникулы, как в школе. Ничего особо не изменится. Да и желания менять уже нет.

Проторенную тропу к дому Льюис знал как свои пять пальцев, но сейчас шел по ней, словно в первый раз. На границе с садом он замер и стал всматриваться. В окнах было темно. Льюис медленно зашагал по траве к дому и остановился у порога. Массивное здание закрывало небо, окна будто таращились на него. Он замер, ощущая лишь пустоту и спокойствие. Вот он и пришел.

Все лето дом проветривали по ночам, а теперь окна заперли, так что в гостиную или столовую не попасть. Льюис обошел дом. Боковая дверь тоже оказалась закрыта, зато окно на кухне было лишь прикрыто. Льюис забрался внутрь и почувствовал себя чужим, точно приблудившийся кот. Сердце громко колотилось.

Он бесшумно открыл кладовку. На полках стояли блюда с крышками, и Льюис начал поднимать их все по очереди. Обнаружив салат с рисом, он немного поел, потом взял нож и отрезал ветчины. Достал хлеба из хлебницы, но не нарезал его, а решил забрать целиком. Старался не спешить, однако заглатывал еду большими кусками. Жесткая ветчина трудно жевалась всухомятку, и Льюис выпил воды из-под крана. После двухдневного голодания непривычно было ощутить себя сытым. Силы постепенно возвращались, а вместе с ними обострились и чувства. Льюис прислушался, тишину нарушало лишь негромкое жужжание холодильника. После леса дом казался игрушечным, маленьким островком в бескрайней ночи.

В холле было еще темнее, чем в кухне, различались только светлые перила, ведущие наверх, к спальне Элис и Гилберта. Льюис опасался, что наделал шума, открыв кран, и решил на время затаиться, прежде чем идти к себе за чемоданом, сигаретами, бритвой и рубашкой.

Выждав, он медленно пошел вверх по ступеням, не спуская глаз с двери родительской спальни.

Два года в тюрьме пролетели как одно мгновение, зато последние три дня тянулись целую вечность.

Льюис продолжал смотреть на дверь. Ледяное оцепенение понемногу отступало, и мозг оживал, переполняясь воспоминаниями и чувствами.

Ему семь лет, и его выставили из родительской спальни. Ему десять, и его отправили наверх в наказание. Ему двенадцать, и он сидит на ступенях, стараясь не шуметь и не находя себе места во всем доме. Ему пятнадцать, он идет наверх, чтобы выпить в одиночестве, и старается снова не схватиться за бритву.

Вся жизнь проносилась перед мысленным взором, картины вызывали острую боль и тоску. Льюис вспомнил, как мама взбегала по лестнице, забыв наверху какую-то вещь, и по пути кричала что-то ему или Гилберту. Она всегда была живой и неугомонной. Без нее домом завладела гнетущая тишина.

Поднявшись, Льюис остановился у двери. Ему казалось, что все мысли, роящиеся в голове, вот-вот вырвутся наружу, зазвучат в ночной тишине и разбудят отца. Он не знал, ждет ли встречи или боится ее. Но отец не появлялся. Дверь оставалась закрытой.

Льюис вошел к себе, взял из шкафа чемодан и положил на кровать. Снял с вешалки белую рубашку, достал из комода белье, а из ящика тумбочки – сигареты и повестку. Захватив из ванной бритву и кусок мыла, сложил их в боковое отделение.

Не закрывая чемодана, чтобы не выдать себя громким щелчком, он прокрался вниз и вернулся в кухню. Положил чемодан на стол, взял из буфета еще ветчины, сыра и хлеба, завернул в кухонные полотенца и сложил в карман под крышкой.

Сборы подошли к концу. Тоска и боль не давали покоя, и хотелось скорее распрощаться с домом.

Стоя в кухне у открытого чемодана, Льюис попытался сосредоточиться. Заметив грязную повязку на руке, решил, что непременно должен ее снять.

С тугим узелком пришлось повозиться, в конце концов Льюис при помощи зубов размотал бинт. Порезы выглядели значительно лучше, если не считать небольшой припухлости. На воздухе заживет быстрее. Интересно, сколько нужно времени, чтобы все раны полностью затянулись без следа? В тюрьме он два года не резал себя, и старые шрамы сильно побледнели. Неизвестно,