Изгой - Сэди Джонс

какими будут следующие два года. Льюис напряг руку и ощутил каждый порез на натянутой коже, вспоминая, сколько боли и одиночества выпало на его долю.

– Льюис?

Он обернулся. На пороге кухни стоял Гилберт. Льюис положил бинты на стол.

– Привет, папа.

– Где ты был? – дрожащим голосом спросил отец.

Льюис держался спокойно, и все же от него исходила угроза.

– Так, в одном месте. Вот, решил зайти.

– Я беспокоился о тебе.

Льюис не поверил.

– Правда?

– Давай сядем и поговорим. – Гилберт был смешон в своей прямолинейности.

– Ты уже позвонил?

– Что?

– Кого ты вызвал? Полицию? Врачей? Что на этот раз?

Гилберт придвинулся ближе.

– Ты слишком…

– Прекрати!

Гилберт замер и затаил дыхание. Пора выбираться отсюда.

Льюис направился к столу за вещами. Отец вздрогнул, и Льюис заметил испуг в его глазах.

– Что? – Он шагнул к отцу, охваченный острым желанием причинить ему боль. – Что? Боишься, что я ударю? Думаешь, я хочу?

Льюис умолк, с трудом подбирая слова.

– Ты ничего для меня не сделал, – неожиданно для себя сказал он. Слова пришли откуда-то из глубины души. – Все это время я пытался загладить свою вину. Теперь с меня хватит. Из-за меня ты останешься без работы? Прекрасно. Потеряешь дом? Жену? Очень на это надеюсь. Ты не заслуживаешь ее, а мне надоело быть виноватым.

– Льюис…

– Неужели нельзя было просто поверить в меня? Хоть самую малость? Ты запирал меня в комнате, угрожал, отчитывал, убеждал, что я плохой. Я был ребенком! Если бы ты хоть на минуту поверил в меня, встал на мою сторону – но ты не смог. Да, я пью, да, я режу себя! Господи, неужели тебе никогда не хотелось мне помочь?

Ярость иссякла, и Льюис почувствовал себя слабым. Ему хотелось плакать, но пора было идти. Он закрыл чемодан.

– Ты с детства привык, что с тобой носятся. Она избаловала тебя.

– Ничего, ты положил этому конец.

Льюис шагнул к двери. Гилберт пытался заговорить, опустив глаза, и не смог. Льюис знал, что он чувствует, и злился, что жалеет человека, который принес ему столько боли и страдания.

– Дело не в том, хотел я помочь или нет. – У Гилберта задрожали губы. – Со дня ее смерти я… я не мог на тебя смотреть. Ты был так похож на нее и так погружен в свое горе… Ты не нуждался во мне.

Вот и все. Больше слов не требовалось. Неожиданно Льюису стало все равно.

– Тебе трудно пришлось, отец. А теперь забудь. Скоро меня в твоей жизни не будет.

На пороге он задержался.

– И не звони никуда. Оставь меня в покое. Ясно?

Он вышел, не закрыв за собой дверь. Гилберт смотрел сыну вслед и слушал, как затихают его шаги. Обессилев, он рухнул на кухонный стул.

Элис слышала, как Льюис ушел, и спустилась в кухню.

– Льюис… – сказал Гилберт. – Льюис был тут и…

Он заплакал, униженный и потрясенный собственными слезами. Прижал к себе Элис, ухватившись за ее ночную сорочку, и зарылся лицом в ее грудь. Элис гладила его голову, прикрыв глаза. Она представляла, как Льюис уходит в темноту, была ему благодарна и надеялась, что он не вернется.

Глава тринадцатая

Льюис ночевал в лесу у реки, неподалеку от того места, где утонула Элизабет. Чемодан он забросил на дерево, чтобы еда не привлекала лис.

Перед сном его донимали разные мысли – об отце и о Кит. Зато проснулся Льюис с ясной головой, точно зная, что делать.

Он пошел наблюдать за Кит и понял, что уже привык быть ей невидимым защитником. После обеда она вновь устроилась с книгой на траве, и можно было просто смотреть на нее и мечтать. Только сейчас Льюис грустил, думая о своем плане, он жалел, что нельзя попросить прощения и объяснить, что другого выхода нет. Наверное, она бы и не поняла. Льюис и сам с удовольствием нашел бы иной путь. Наблюдать за Кит без всякой надежды, просто наслаждаясь моментом, было странно и в то же время прекрасно.

Вернувшись к реке, Льюис не мог уснуть. Вероятно, это его последняя ночь на свободе. Он не знал, куда попадет – в тюрьму или в армию – и есть ли между ними разница, но ценил уединение и ощущение свободы, к которому до конца еще не привык. Даже выйдя из неволи, он не чувствовал себя свободным. Это пришло только сейчас.

В воскресенье утром солнце вставало невыносимо медленно. Казалось, прошла целая вечность, пока тусклое небо наконец не прояснилось. Под утро, когда спустился промозглый туман, Льюису стало немного зябко. Туман быстро растаял в солнечных лучах, но даже от сухого и теплого воздуха веяло сентябрем, и солнце уже не припекало по-летнему.

Льюис вымылся в реке, потом дождался, пока рябь на воде полностью разгладится, и тщательно побрился, задерживая дыхание и выдыхая в сторону, чтобы не потревожить зеркальную гладь.

Он прополоскал бритву и, обтерев ее старой рубашкой, сложил в футляр. Намочил волосы и разгладил руками, поскольку расческу не захватил. Затем надел чистую белую рубашку, аккуратно сложенную и не мятую, и чистые брюки. Упаковал все вещи и медленно пошел с чемоданом по лесу.

Зазвонили церковные колокола, и семейство Кармайклов начало собираться на завтрак. Переливчатый звон разносился по всей деревне. Он не умолкал. Тэмзин встала из-за стола. Престон отправился пригонять машину, и Льюис на миг испугался, что его план уже провалился, однако тут Кит и Клэр вышли, и Дики остался в столовой один. Времени было в обрез.

Льюис молниеносно пересек газон и вскочил в столовую через окно. Дики открыл рот, Льюис шагнул в его сторону, и тот не рискнул кричать.

Столовая, неубранный после завтрака стол и Дики с салфеткой на груди – все вокруг застыло в ожидании. Не желая быть обнаруженным, Льюис быстро закрыл дверь, и тут Дики прорвало:

– Вон из моего дома! Убирайся!

Он сорвал салфетку с шеи, швырнул на стол и двинулся навстречу. Опасаясь, что Дики сейчас позовет на помощь, Льюис тихо проговорил:

– Вы рослый и сильный мужчина. Кит вам хоть до плеча достает? – Дики растерялся, и Льюис подошел чуть ближе, по-прежнему стараясь говорить как можно тише. – Избить девушку – тоже мне героизм!

– Да что ты себе позволяешь?..

– А как себя чувствует Тэмзин?

– Не смей! Не смей даже произносить ее имя!

– Тэмзин? А почему? Это ведь не я поставил ей синяк под глазом. Я ее не трогал.

Он ждал. Дики был разъярен и напуган, но главное – растерян. Льюис послушал свое сердце, считая удары. Затем