Родня - Рустам Валеев

— Хороший человек наш сосед.

Дедушка кивнул согласно, но мысли его были, пожалуй, далеки от соседа и всего, что произошло в этот день. Он, скорей всего, думал о судьбе внуков. Ему нравилось, когда их называли «мальчонками шапочника», но такой же доли, как у него, для внуков он не хотел. Отец их погиб на войне, и он должен был вырастить мальчишек и выучить, чтобы до конца сдержать слово, данное их отцу. Но он был стар и понимал, что может сдать до того, как внуки станут на ноги, и он хотел пораньше приобщить их к ремеслу, только не знал, к какому.

Он заметил однажды, как пристально наблюдает Апуш за работой чемоданщика Фасхи. И всякий раз, собираясь к старому приятелю, он звал с собой внука, и они подолгу, бывало, сидели у Фасхи, глядя, как он работает. А потом Апуш и сам сколотил чемодан, очень, однако же, неказистый на вид, но дедушка похвалил его. Сперва мальчику достаточно было слышать похвалы деда и бабушки — она говорила: «Вот помощник растет!» Потом же, когда был сколочен десятый, наверное, чемодан, который был лучше, чем девятый, восьмой и ни в какое сравнение не шел с первым, одних похвал ему стало мало, и он сказал однажды вроде как бы шутя: пойду, мол, и продам на базаре. Но дедушка ответил: «Погоди».

Он не понес чемодан на базар, но попросил чемоданщика Фасхи прийти и посмотреть то, что он сработал, и тот, кажется, остался доволен и не преминул дать несколько советов. Мальчик опять взялся за работу, но дедушка опять запретил ему нести чемодан на базар. И так он делал чемодан за чемоданом, выдумывал разные завлекательные наклепки из жести, красил в немыслимые цвета, а дедушка, осмотрев очередную поделку, уносил ее в амбар и бросал в угол, где лежало уже десятка два чемоданов.

— Ты не мастер, — сказал он наконец. — Бросай. Город имеет мастера, чемоданщика Фасхи. Ты не мастер.

Апушу стало обидно, несколько дней он тосковал без дела, а потом забыл о чемоданах…

Апуш прилетел из Навои, как только получил письмо от Длинного Заки. И не позже чем через полчаса, едва поздоровавшись с бабушкой, сидел у соседа (перед тарелками с мясом) и рассказывал:

— Может, я сразу получил бы КРАЗ, у меня там хороший друг работает экономистом. Да ты знаешь — внук чемоданщика Фасхи, он после института поехал туда. Может, сразу получил бы… но я по такому пути не пошел, дядя Заки.

— Понятно, — отозвался Длинный Заки.

— Начальник гаража говорит: «Хочешь на дизеле работать — погляди вон ту машину». У забора старый «язик» стоит, раскулаченный вконец… Два месяца восстанавливал, по вечерам литературу читал, с мужиками советовался. Ну, поездил, помучился. Зато, когда новые дизеля пришли, получил КРАЗ.

Посидев, поговорив, они запоздно вышли во двор. Стояла теплая ночь. Они пошагали от крыльца и остановились около забора, где, укрытый брезентом, стоял «Москвич». Длинный Заки стал мочиться. В простом этом действии, в позе Длинного Заки было что-то от жестов удовлетворенного хозяина: моя машина — возле нее я волен поступать, как сам пожелаю.

— Григорьев привязался, бес, — заговорил Длинный Заки, — продай, говорит, машину. Ты, говорит, себе достанешь еще…

— Это какой Григорьев? — спросил Апуш, настораживаясь.

— Тот самый, — со смехом ответил Длинный Заки, — который КРАЗы получил!

— У меня ведь второй класс… и на дизелях работал…

— Поговорю, поговорю.

«Отдам я ему амбар, — подумал Апуш, — пусть гараж построит. Мне он ни к чему».

Едва он подумал, как больно заныло сердце. Но как, как об этом сказать: давай, дескать, раскатывай по бревнышку, тащи к себе! Дедушке амбар тоже был не нужен, однако он не трогал его.

— Пойду я, — сказал он глухо.

— Ступай, — согласился Длинный Заки и накрыл его плечо ладонью, и она, такая глубокая, вместительная, вобрала в себя его острое и маленькое, хотя и не хрупкое, плечо.

Сильная усталость не давала Апушу уснуть, и он, поворочавшись в горячей постели, вышел на крыльцо. Охолонув, выкурив сигарету, он спокойно подумал о том, что надо бы крепко заснуть до утра, чтобы завтра, если придется идти к Григорьеву, не выглядеть вовсе уж заморышем — чего доброго, не посадят на огромный КРАЗ.

«Надо отдать ему амбар, — опять он подумал. — Много хорошего сделал для меня дядя Заки».

Помнится, когда тосковал он без дела, забросив чемоданы, Длинный Заки стал звать его в поездки с собой. Поехали как-то за дровами. Нагрузились, тронулись обратно, и тут накрыл их сильный дождь, дорогу размыло, и в одном месте, переезжая мосточек через ручей, они застряли. Сперва они все подкапывали, подбрасывали под колеса щебень и ветки, а потом, уже в темноте, Длинный Заки пошел в село похлопотать насчет трактора. Апуш остался в машине и до утра не сомкнул глаз. В предрассветных сумерках услышал тарахтение… Колесный маломощный трактор чихал, задирал перед, но сдвинуть их машину не мог. Тогда они стали сбрасывать бревна и все посбросали, и тогда только их ЗИС выкарабкался на дорогу.

— Ну? — говорил Длинный Заки. — Еще поедешь кататься?

С того раза он больше не звал прокатиться, но зато сам Апуш спозаранок стерег его у ворот на утреннем холодке; поздоровавшись, пристраивался рядом с Длинным Заки и шел с ним до гаража. И в тесной, душной кабине ездил целый день и был так радостен, так счастлив!..

Вскоре Длинный Заки устроил его в автошколу, а потом взял стажером к себе. Днем они работали положенные часы в городе, а вечером ехали за зерном в глубинку, километров за восемьдесят-девяносто. Едва минуют окраинные домишки, а тракт уже обрушивается на них тяжелым ревом, мглою пыли… Ах, сладостным испытанием было это борение с жарой и пылью, коварным блеском металла и стекол, ядом запахов и хлестанием шумов!

На элеватор возвращались в полночь и пристраивались в хвосте длинной очереди, кишащей звуками моторов, голосов, огоньками папирос. Длинный Заки засыпал в кабине, а он подвигал медленно, очень медленно машину к весам. В гараж возвращались в предрассветных сумерках, отупевшие от бессонной ночи, тряски и грохота, и тут Длинный Заки говорил: «Надевай комбинезон, осмотри машину», и он, молча кивнув, лез под автомобиль и, на мгновенье ощутив блаженство неподвижности, принимался, лежа на спине, подкручивать гайки.

Когда закончился срок стажировки, Длинный Заки пересел на новую машину, а ему оставил свою старую. «Я ведь думал, крику моего не выдержишь», — признался потом Длинный Заки. Да, глотку драл он здорово! Переключишь с небольшим шумом скорость — орет, тряхнет автомобиль на выбоинах — опять орет. Но пусть. Ни тогда, ни позже он не думал о Длинном Заки с обидой, и тем более со злостью: тот был его учителем, помогал, подсказывал, а когда Апуш уехал в Навои, обещал написать, как только в городок прибудут КРАЗы. А теперь вот обещал поговорить с начальником…

«С Григорьевым я потолкую, — думал Длинный Заки, лежа в сенцах на раскладушке. — Дались ему эти КРАЗы! Хиляк, в чем только душа держится, а в Азию ездил, в пекло!»

Он вполголоса выругался. Чего было срываться с родного куста и ехать в эту Азию? Опять он выругался и вспомнил, как сам давно, в юности, ушел из села. Строил железную дорогу от Карталов до Магнитки, бригада их бурила каменистый грунт, долбила кувалдами, грузила в грабарки и сваливала вдоль линии. Так дорога привела его в Магнитку, там он проработал на известковом карьере, затем пожелал учиться на машиниста нефтедвигателей. Как судьба играет человеком: не будь этих колхозов, так бы и жил себе в селе, пас скот, засевал свою полоску, а там перенял бы мельницу после смерти отца.

Ох, тяжко было на стороне, и года через два он вернулся в родную Табанку и узнал, что отец давным-давно пропил мельницу, смиренно явился в колхоз, был принят и даже поставлен работать в сельпо, потому что имел грамотешку. И жил не в прежнем пятистеннике, а в избенке одинокой тетки Сарвар, на которой он женился после смерти жены.

Делать нечего, пришлось Длинному Заки перебраться в город. Работал машинистом локомобиля на откачке воды — строили железнодорожный мост через речушку, — днем работа, вечером то скука в трезвости, то отчаянная пьянка. Где теперь мельница, где их земля, их дом, где семья? Какая могла быть у него жена, дочь их соседа Шафигуллы!

Судьба, казалось, улыбнулась ему однажды: прогуливаясь по улицам слободы, он лицом к лицу столкнулся с Мастурой, дочерью Шафигуллы. Девка обрадовалась ему, стала расспрашивать о селе, о людях, но он ничего почти не мог рассказать, и она поскучнела. «Ничего, — отвечала на его вопросы, — живем. У отца лошадь». Он проводил ее до калитки, напрашиваться на следующую встречу не стал, чтобы не услышать отказа, а на третий вечер был у той калитки.

— А мы на велосипеде едем кататься, — сказала девушка. И тут как тут подкатил на лакированной машине чубатый городской парняга…