Родня - Рустам Валеев

— Да, — вяло отозвался дедушка, — потом их в артель собрали.

— Еще какая артель! Она обеспечивала гужевым транспортом мясокомбинат, мыловаренный завод, заготконтору. Лошадники, заметьте, получали законную зарплату. А кто был инициатором создания артели? Николаев!

— Нету теперь артели, — сказал дедушка.

— А пимокатная фабрика «Смычка»? Двадцать лет назад при содействии Николаева кустари-пимокаты были объединены в артель «Смычка». Когда-нибудь фабрике присвоят имя ее организатора, фининспектора Николаева.

— Ты еще молодой, — сказал вдруг дедушка.

— Да уж четвертый десяток, — сказал Анатолий и покраснел. — Конечно, опыт не сразу приходит… — Он все гуще краснел, и если бы он не смутился так, он ни за что бы не задал вопроса, прозвучавшего неожиданно и после которого он смутился еще сильнее: — А вы не надумали, дедушка, бросить шить шапки?

Дедушка глянул на него насмешливо и не стал отвечать.

Я не могу в точности сказать, как относились к дедушке в городе, где он жил долгие годы, — во всяком случае, когда меня называли «мальчонка шапочника», никакого пренебрежения или насмешки я не чувствовал. Но в то время, о котором идет рассказ, жители Заречья стали относиться к дедушке хуже. Произошло это из-за огорода. Дело в том, что жители нашей улицы решили коллективно раскорчевать под огороды участок на берегу, поросший густым жестким кустарником. Нам тоже предложили участвовать в этом деле, но дедушка отказался. Да кто бы из нашей семьи стал заниматься тем огородом? Дедушка? Но если бы он занялся огородом, то не смог бы шить шапки, то есть перестал бы добывать нам еду; а бабушке и так хватало забот с нами. Это, конечно, и соседи понимали, может, поэтому ни действием, ни словом дедушку не осудили. Но какие-то разговоры, видимо, шли, и мальчишки стали смеяться надо мной и братом:

— Они, ха-ха, покупают овощи на базаре!

— Ну и что, — отвечал я, — и правда, дедушка покупает овощи на базаре. Ну и что?

— Ха-ха! — смеялись мальчишки. — Они покупают овощи на базаре и они говорят: ну и что? Ха-ха!

Но даже ребята перестали смеяться над тем, что мы едим овощи с базара, когда мы получили известие, что погиб отец; тогда соседи заходили к нам и долго сидели возле бабушки.

Помните, у дедушки был разговор о шапке и валенках? Сперва с дядей Ахмедом, а потом с пимокатом Семеном. Так вот, пимокат Семен принес дедушке новые, остро пахнущие валенки, а дедушка отдал ему замечательную шапку — такие он вообще не шил или шил, может быть, в лучшие времена: с кожаным верхом, с ушами из каракуля. Но он долго не решался вручить те валенки дяде Ахмеду: ведь дядя Ахмед такой гордый человек; к тому же в истории с огородом дядя Ахмед был на стороне соседей.

Наконец он пригласил дядю Ахмеда к нам.

— Ты хорошо знал моего зятя, Ахмед?

— Как-никак… ни с кем другим я в бильярд не играл, — ответил дядя Ахмед. — Он, бывало…

Дедушка перебил его:

— Тебе известно, что мой зять не одобрял моего ремесла?

— Это мне известно, — ответил дядя Ахмед.

— Если бы ему скатали новые валенки, а валенки оказались бы или велики, или малы, как ты думаешь, Ахмед, он понес бы их на базар?

— Ни за что в жизни! — горячо ответил дядя Ахмед.

— Но, может быть, он меня послал бы продавать те валенки?

— Твой зять не послал бы тебя на базар.

— Так вот могу ли я оскорбить его намять и нести на базар валенки, которые предназначались ему? Ты молчишь, Ахмед? Почему ты не отвечаешь, разве я говорю неправду?

— Нет, ты говоришь правду, Ибрай-абы, — сказал дядя Ахмед. — Но я хочу спросить тебя…

— Спрашивай, — сказал дедушка и настороженно придвинулся к дяде Ахмеду.

— Почему ты теперь, не зная покоя, шьешь шапки? Может, потому, что теперь зять не мешает тебе?

Лицо дедушки сразу осунулось, глаза стали яркими, он заговорил горячо, почти исступленно:

— Это мой долг, Ахмед. Я выполняю его. Разве дети моего зятя голодают и зябнут? — Он помолчал. — Э-э, Ахмед, не знаешь ты, какие шапки я мог бы шить!

— Все выполняют свой долг, — сказал дядя Ахмед. — В каком доме, скажи, нет сирот или вдов?..

— Не понимаешь ты меня, Ахмед…

Дядя Ахмед поднялся, но молчал и не уходил. Потом он сказал:

— Где валенки?

И дедушка сорвался с места, принес завернутые в газету валенки и подал их Ахмеду.

— Война кончится, — сказал дядя Ахмед. — Внуки вырастут. Хорошо будет. Они спасибо тебе скажут. Только одно плохо: жалеть тебя будут… — Он помолчал. — Хорошие, видать, валенки. Спасибо.

Фининспектор появился на склоне дня, хмурого, слякотного. Сапоги его были заляпаны грязью, шинель намокла, и фининспектор, снимая ее, покряхтывал.

Опять они с дедушкой пили чай, и фининспектор не скрывал удовлетворения, которое он получал, сидя на мягкой подушке, положенной на стул, чаевничая, покуривая.

— С утра торчал возле часовщика, — заговорил он, усталым движением потирая лицо рукой. — Знаете, будочка его недалеко от того заборчика, где вы сидите. Да-а… вот уж не думал, что с часовщиками придется так маяться. Однако я узнал, кажется, сколько часов он ремонтирует за день.

— Часовщик мог и не спешить, — заметил дедушка.

— Вы так думаете?! — Он даже встрепенулся. Затем невесело, почти горестно усмехнулся: — Этого обстоятельства я не учел. — Он долго молчал. — А шеф наш объявил строгий выговор одной инспекторше, — сказал он вроде бы ни с того ни с сего. — Вперлась в алтарь, а батюшка возмутился и заявил протест.

— Что ж, — сказал дедушка, — работать не умеет, пусть выговор получает.

— Работать она умеет, — сказал Анатолий и о чем-то вздохнул. — Умеет она работать. На днях вот с работниками милиции обыск проводили у одной портнихи. Ничего такого не нашлось, ну, мешочек там с лоскутками разной расцветки. Для чего бы, вы думали? Вот и мы не понимали. А на днях органы задержали старушку с платьями, порылись в тех лоскутках и обнаружили сходные с расцветкой платьев.

— Хитрая инспекторша, — отметил дедушка.

— Она умеет работать, — сказал Анатолий и опять вздохнул.

Анатолий согрелся, и лицо его уже не выглядело таким усталым, как вначале. Вдруг он произнес:

— Вы, дедушка, с того раза трижды были на базаре.

Дедушка не отозвался. Он был невозмутим и своим видом словно бы говорил: ну-ну, продолжай, продолжай…

— Вы были на базаре в понедельник, среду и четверг. А прежде вы ходили по субботам и воскресеньям? — воодушевлялся отчего-то Анатолий, глаза его заблестели. — Вы, дедушка, сшили шапку пимокату Семену Харламову… Не перебивайте!..

Он замолчал, глаза его еще блестели, но видно было, что он усмирил уже в себе это волнение. Ему удалось перейти на спокойный, приветливый тон, и он сказал:

— Ну, хорошо посидели. Спасибо, дедушка, за угощение.

Он ушел, а мы, как только закрылась за ним дверь, уже гадали, когда он заявится опять. Момент, надо сказать, он выбрал удачный, для него, конечно, удачный, потому что ему надо было (по всему его поведению это стало потом ясно) застать дедушку за шитьем шапок. Вроде бы глупо все это: ведь улик у него было достаточно, он мог прямо, без хитростей, подойти к дедушке на базаре и, подозвав милиционера, заглянуть в дедушкин чемодан, но ему, видно, хотелось проявить некую профессиональную хитрость, для того хотя бы, чтобы показать, что и он не лыком шит, не хуже той хитрой инспекторши, а может, и самого Николаева.

Был очень поздний вечер. Дедушка работал, я и бабушка сидели возле него. Вдруг за окнами послышались странные звуки, будто кто-то скребется в ворота или вынимает доски из забора. Звуки стали сильнее, залаяла собака, что-то топнуло, ухнуло.

— Во двор кто-то забрался, — сказал дедушка.

Собака остервенело лаяла, затем, точно захлебнувшись, замолчала. И тут раздался пронзительный крик. Бабушка поспешила во двор, оставила двери широко распахнутыми, и дальнейшее я видел довольно явственно. Вот она обернулась, и на лице ее был ужас, а потом в освещенном квадрате двора появился Анатолий, тянувший полу своей шинели, в которую мертвой хваткой вцепилась собака. Бабушка, взмахивая юбками, ходила вокруг и отгоняла собаку, но, по-моему, она это делала не слишком рьяно (так что если бы дедушка сообразил, он, может быть, и успел бы спрятать подальше материалы и инструменты), но в конце концов она отогнала-таки собаку, а Анатолий стремительно побежал к двери и чуть не сшиб меня в сенях. Я думал, что он бежит так быстро, потому что очень испугался. Но истинный смысл этого стремительного вторжения стал понятен минутой позже, когда я увидел, что он стоит около дедушки как победитель.

— Вот! — сказал он, как бы поставив точку, потом сел на низенький табурет и рассмеялся громким, но не обидным, а искренним смехом радости. — Вы, конечно, не ждали меня в такой поздний час?