Время зимы - Айя Субботина

— Я верю в богов, посещаю храмы, как того требует вера Эрбоса. А еще делаю богам подношения. Но еще ни один из них не почтил меня милостью лицезреть божий лик воочию и не усладил слух голосом своим. Человек сам по себе и без богов многого стоит, особенно, если широко открывает глаза и внимательно смотрит по сторонам. — Сбросив жар речи, продолжил уже спокойнее. — Мамонты шли, потому что в Северные земли воротилось тепло. Нет здесь промысла. Только совпадение, которое, — как знать? — может стало спасительным для нас.

Последняя из троих, грузная, раздобревшая как удойная телка, молчаливо поддержала его полуулыбкой. Все лучше, чем ничего, подумал дасириец, ожидая, что скажут ее сестры. Те не долго медлили и огласили, что раз уж ехали из далеких далей, то задержатся с выжившими до той поры, пока придет подмога. Двое, кроме третьей, той, что взяла сторону Арэна.

— В моей деревне четыре породели на сносях, — только и сказала она.

— Эрель, нынче неспокойно в наших краях, неразумно ехать одной, — неодобрительно сказал один их мужчин, за что тут же напоролся на холодный взгляд и совет посадить язык на привязь.

Женщину провели пожеланиями миновать в пути всякие невзгоды и скорее преломить хлеб от родного огня. Когда всадница отъехала так далеко, что фигура ее стала меньше вдвое, поспешили на побережье. Тем более, что священный огонь на факеле начал увядать, а налетевший ветер трепал во все стороны, грозя погубить драгоценное пламя.

К морю выехали когда на Артум наползала ночь. Волны разбушевались, и теперь водная стихия вышвыривала их на берег, будто силилась достать до пещер, в которых обустроились люди. Женщины, завидев Мудрых, приободрились, выпустили ребятню отдать поклоны и получить благословения. Когда же весть о том, что Большой очаг Яркии родил новое пламя, пронеслась над головами деревенских, ночную тишину наполнили благодарности богам и предкам, которые каждый северянин повторял точно заклинание. Для отчаявшихся людей, за которыми дни напролет шла погибель, огонь стал доброй вестью. Арэн слышал, как матери обещали детям возвращение домой, видел как мужья голубили жен, шепча что-то на ухо.

Дасириец поискал глазами Бьёри. Не найдя девушку в толпе, заглянул в пещеры. На мешковинах лежали раненые, среди которых Арэн не нашел Эрба.

— Помер наш веселяк Эрб, — откашливаясь и громко кряхтя, сказал старик с перемотанной головой. — Дочка взяла его, чтоб совершить последние молитвы.

Дасириец вышел, прикидывая, куда бы могла пойти девушка. По обе стороны побережье перекрывали скалы, глубоко заходящие в море. Если Бьёри и пошла куда-то, то только дальше от берега. Арэн поглядел на редкие сосны и ели, что топорщились на верхушке утеса частым гребнем. Туда и направился.

Девушка не пошла дальше первой полосы деревьев. Она стояла на коленях, прямо в грязи, склонившись над завернутым в перепачканное полотно мертвецом. Крутые кудри северянки нещадно рвал ветер, сбив их колтуном. Арэн не стал беспокоить ее, пока девушка шептала молитвы. Подошел лишь тога, когда голос Бьёри умолк.

— Не уходи далеко от лагеря, это небезопасно. — Он положил ладонь на девичье плечо, крепко сжал, заставляя подняться.

Она шмыгнула носом, не отводя взгляда от мертвого родителя. Арэн не нашел слов утешения, вместо этого взвалил тело на плечо.

— Предадим его воде, — решительно ответил он. Видя, как округлила глаза северянка, пояснил: — Эта участь будет для него лучше, чем стать кормом для дикого зверья. Да и людоеды ходят поблизости, нельзя, чтоб почтенный Эрб обрел вечные муки, попав в брюхо шарашу.

Немного подумав, девушка согласилась. Они вместе добрели до края утеса, Арэн положил тело на землю и подтолкнул ладонями. Печальный сверток лениво перекатился и отправился в полет. Его встреча с водой ознаменовалась громким всплеском. Девушка всхлипнула, ее плечи поникли и часто задрожали. Арэн прижал Бьёри к себе, погладил по спутанным волосам. Другого утешения у дасирийца не нашлось. К тому времени, когда слезы ее высохли, Артум укутался безлунной ночью.

Северяне, если и слышали всплеск воды, то не поняли, что произошло, а Арэн всячески оградил Бьёри от расспросов. Если Одноглазому Велашу будет угодно покарать смертных за то, что отдали его стихии тело, не испросив дозволения, тогда они примут кару. Но поднимать шум в лагере, который только-только зазвенел детскими радостными голосами, Арэн не собирался. Ожидание смерти, мысленно напомнил себе дасириец. Тот, кто не знает, крепче спит.

***

Ночь принесла Миэ множество открытий.

Едва ей удалось справится с холодом и пригреться под боком жреца, как слабость скрутила живот. Да так, что таремка выходила из-за кустов только чтоб поглядеть, как Банру. Миэ не знала, сколько прошло времени, прежде чем нутро успокоилось, но дозорные сменились трижды. В конце концов, обессиленная, вполовину осушив мех вина, Миэ уснула.

Ей снился родной Тарем, отцовский замок и милая сердцу библиотека, где Миэ провела бесчисленное количество дней. Во сне она ступала босыми ступнями по дорогим коврам, наслаждалась покоем и запахом благовоний, которые курились вместе с огоньком, что плавил тутмосийские свечи. Такие стоили по тридцать лорнов за штуку, и отец нарочно каждый раз наказывал своим торговцам привозить новые и новые ароматы. Миэ опустилась в кресло, раскрыла один из тяжелых томов, оплетенный бугристой змеиной кожей и только собралась углубиться в чтение, как кресло под нею пошло ходуном. Ножки точно завороженные, приплясывали в такт неслышимой песне, норовя стряхнуть таремку на пол. Женщина прикрикнула на ожившую мебель и, когда та не стала слушаться, пообещала предать огню. Кресло угроза только раззадорила. Оно подбоченилось лакированным подлокотником, предупреждающе постучало одной из передних ног и пустилось в пляс по кабинету. Миэ едва успела ухватиться за спинку, проклиная все на свете. Чувствуя себя так, будто оседлала самого харста, таремка принимала удары от падающих с полок книг.

— Ах чтоб тебя..! — Миэ почти слышала собственный крик сквозь сон.

— Эрель, вставай, тут того…

Голос был не из сна, а достиг слуха таремки откуда-то из холодной артумской нои. Миэ встрепенулась, сонно потерла глаза, покривилась от гадостного привкуса во рту.

— Где он? — Раздосадовано спросила она, силясь рассмотреть, кто из северян ее растревожил.

— Кто? — Дорф озадаченно глядел на чужестранку с высоты своего роста. Он нарочно стал с ее сторон, стараясь даже не приближаться к жрецу.

— Тот зверь, что наклал мне в рот, пока я спала, — буркнула женщина. Зевнула, дожидаясь, когда северянин скажет, чего ради поднял ее.