Император Пограничья 2 - Евгений И. Астахов

Игнатий. — Ты словно… повзрослел за эти недели. Стал рассудительнее, целеустремлённее. Я бы даже сказал, что в тебе появилась некая… властность. Это хорошо. Особенно в твоём новом положении.

— Знаешь, когда стоишь перед лицом смерти, многое переосмысливаешь, — задумчиво произнёс я. — Жизнь, долг, честь… Всё обретает другое значение.

Игнатий внимательно всмотрелся в моё лицо, словно видел там что-то, недоступное другим.

— Удивительно, — тихо проговорил он. — Ты стал так похож на моего деда, Прошенька. Он такой же был несгибаемый, твёрдый. Как сейчас помню… Когда отряд врагов нашего рода обложил наше поместье, он не дрогнул. Сказал: «Перед лицом смерти дорожат не шкурой, а честью». И отбил нападение, хоть и силы тогда неравные были.

— «Перед лицом абсолютной силы любые хитрости теряют смысл», — произнёс я свой фамильный девиз, даже не задумываясь.

— Вот-вот! — собеседник оживился, в глазах заблестел огонь. — Именно такими словами наш род и жил всегда. Не прятаться, не юлить, а встречать опасность лицом к лицу. — Он покачал головой. — Удивительно… Словно дух предков в тебе проснулся.

Я заметил стремительное чёрное движение в небе. Скальд, словно почувствовав, что речь зашла о нём, снизился широкими кругами и с хриплым карканьем пикировал вниз, уверенно приземлившись на моё плечо. Его когти легко впились в плотную ткань пальто.

«Ну что, хозяин, не скучаешь?» — насмешливо прозвучал его голос в моей голове.

Игнатий резко выпрямился, глаза расширились от изумления. Ворон, склонив голову набок, внимательно изучал старика своим блестящим чёрным глазом.

— Ворон… — Игнатий выдохнул, словно увидел призрака. — Чёрный ворон на твоём плече.

— Это Скальд, — я спокойно почесал птице шею, и тот прикрыл глаза от удовольствия. — Мой компаньон.

«О, уже повысил меня до компаньона? Прогресс!» — ехидно прокомментировал ворон, хотя вслух лишь издал довольное курлыканье.

Старик смотрел на нас, и по его лицу разлилась странная смесь благоговения и восторга. Он вдруг выпрямился, несмотря на недавнюю слабость, и его глаза наполнились почти юношеским блеском.

— Знамение… — прошептал он, протягивая руку к Скальду, но не решаясь прикоснуться. — Воистину кровь Платоновых в тебе пробудилась!

Он посмотрел на меня с внезапным почтением, словно я стал кем-то иным в его глазах, и медленно обозначил символический поклон, неглубокий, но с явным уважением.

— Сын мой, — голос его стал глубже, с ноткой уважения. — Даже в тюрьме той проклятой, я всё думал: отчего Прохор мой так изменился? А теперь вижу — в тебе проснулась истинная сила Платоновых. То, что делало наш род великим!

«Ну надо же, как быстро старик понял, кто здесь главный, — Скальд почистил клюв о моё плечо. — А вот Радомир полгода бился, пока его отец не признал».

— Это просто ворон, — возразил я.

Насколько посланец Всеотца может быть «просто» птицей.

— Нет, — Игнатий покачал головой с неожиданным упрямством. — Это Знак. Признак истинного главы рода. — Он выпрямился, словно скинув груз с плеч. — Отныне, что бы ты ни решил, как бы ни поступил — я поддержу. Ибо вижу в тебе продолжателя великого дела наших предков.

Скальд на моём плече издал звук, подозрительно похожий на смешок, но промолчал. А я понял, что неожиданно получил нечто ценное — абсолютную преданность человека, который больше не видел во мне юнца, нуждающегося в опеке и советах, но признавал как лидера и продолжателя династии.

— Благодарю тебя, отец, — серьёзно кивнул я. — И рассчитываю на твою мудрость и опыт.

Игнатий гордо выпрямился, и казалось, что в нём прибавилось сил.

— Я пойду за тобой, — с новой решимостью произнёс он, выпрямляясь. — Теперь мы вместе восстановим былую славу рода.

— Значит, поедешь со мной в Угрюмиху? — спросил я, меняя тему.

Старик задумался, прежде чем ответить.

— Во Владимире меня ждёт лишь пустой дом, заложенный ростовщикам. А мне нужно восстановить здоровье. Если позволишь, я останусь с тобой. Возможно, смогу быть полезным в организации хозяйства или переговорах с соседними деревнями.

— Конечно, — я положил руку ему на плечо. — Твоя помощь будет неоценима.

Мы замолчали, глядя на дорогу. Под полозьями саней чавкала смесь снега и весенней грязи, а мысли текли плавно и неторопливо, складываясь в чёткий план действий.

— Прохор, могу я спросить? — неожиданно произнёс Игнатий.

— Да?

— Что случилось между тобой и Полиной Белозёровой? Я знал, что у вас был роман, но не думал, что её мать настолько ненавидит тебя.

Я вздохнул. Воспоминания Платонова на этот счёт не давали полной картины. Возможно, потому что сам покойный наследник относился к девушке весьма небрежно, по-потребительски. Несколько тайных встреч, страстные признания с её стороны, совместная ночь… Я не нашёл ничего конкретного, что объяснило бы такую чрезмерную ненависть Лидии.

Однако слова самой графини во время нашего разговора по магофону натолкнули меня на определённые мысли. Она обвиняла меня не просто в легкомысленной интрижке с её дочерью, но в том, что я якобы сделал её «испорченным товаром». По её мнению, теперь ни один приличный дом не примет девушку в невесты.

Судя по всему, в этом и крылась подоплёка её ярости. В аристократических кругах, где браки зачастую заключались из соображений выгоды и престижа, репутация незамужней девицы ценилась превыше всего. Малейший намёк на «неподобающее» поведение мог разрушить надежды на удачную партию и опозорить семью в глазах света.

Видимо, до связи с Платоновым Полина считалась весьма завидной невестой. Молодая, красивая, из знатного рода — идеальный вариант для любого амбициозного жениха. Сколько надежд возлагала на неё мать, сколько планов строила! Брак с кем-нибудь вроде наследника князя Веретинского существенно повысил бы положение Белозёровых в местной иерархии.

И все эти замыслы пошли прахом из-за скандальной интрижки. Возможно, по городу уже поползли слухи о «падении» юной графини. Приличное общество безжалостно к тем, кого сочтёт «опороченными». Теперь Белозёровым оставалось либо спешно выдать Полину за какого-нибудь провинциального мелкопоместного дворянина, либо богатого коммерсанта или бизнесмена, который будет рад войти в знатную семью хоть таким образом.

Что, конечно, не могло не задеть честолюбие графини, которая явно метила выше. И за крушение всех её амбициозных замыслов она винила лишь одного человека — меня. То, что сама Полина была без ума от «неподходящего» любовника, в расчёт не принималось. Дочь для Лидии была лишь инструментом в игре за власть и положение.

Оскорблённое самолюбие, подогретое снобизмом