Книга из человеческой кожи - Мишель Ловрик

У нас было мало радостей, но мы думали, что у нас есть время.

А потом вернулся Мингуилло и привез с собой новый шедевр на тему того, как разрушить мое счастье.

– Мингуилло планирует медленное убийство, – сказала я падре Порталупи, и у того вытянулось и побледнело лицо, – но руками других, естественно.

Это была наша первая по-настоящему откровенная беседа, когда без слез и причитаний я рассказала ему обо всех обидах и несчастьях, которые Мингуилло причинил мне с самого детства, о покушении на жизнь Ривы и Пьеро и о том, как он изувечил мне ногу.

– Но почему же ты молчала все это время? – спросил падре Порталупи. Он был совершенно разбит и уничтожен. В одно мгновение на него обрушилась вся тяжесть невольного пособничества. Я вспомнила слова Сесилии и поняла, что дурно обошлась с этим человеком, который с радостью согласился бы помочь мне. И теперь наконец я вознаградила его своим доверием, которое он давно заслужил.

– Я не молчала. Не могли бы вы сохранить для меня вот это? Я протянула ему страницы дневника, который продолжала вести на острове. Он открыл первую страницу, начал читать и заплакал. Перевернув ее, он обнаружил собственный портрет, очень похожий на оригинал. Перевернув следующую страницу, он наткнулся на портрет Санто.

Он мягко поинтересовался у меня:

– Наш доктор Спирито и есть твой Санто?

Я кивнула.

– Но Санто ни разу не оставался со мной наедине здесь, на острове.

– Этого можно было не говорить. Честь молодого человека не позволила бы ему поступить таким образом. В отличие от твоего брата. Я намерен положить этому конец, – заявил он.

Я сказала ему, что он ничем не сможет мне помочь.

– Мингуилло уничтожит вас, если вы хотя бы попытаетесь. К чему еще и вам приносить себя в жертву?

Я объяснила падре, что Мингуилло уже и так играет с ним, как кошка с мышкой. Если он захочет устроить Мингуилло неприятности, то рискует лишиться места.

– Вы стоите здесь между бедными пациентами и всеми модными теориями Парижа, которые поддерживают хирурги. Да вы и сами это прекрасно понимаете. Марта, Фабриция, все мои друзья – они нуждаются в том, чтобы вы защитили их. Кроме того, вам следует подумать о собственном положении. Нищий изгнанник никому не сможет помочь.

Потому что падре Порталупи походил на монахиню, обреченный на бедность своей профессией. Если Мингуилло добьется его отставки, воспользовавшись каким-нибудь искусственно раздутым скандалом в качестве предлога, то никто не возьмет опозоренного монаха на работу врачом и не позволит ему прикасаться запачканными руками к больной плоти пациентов.

– Неужели более некому помочь тебе, Марчелла? – упорствовал он.

– Дело сделано. Я еще несовершеннолетняя. У меня нет денег на адвоката. Мой брат уже договорился с монахинями Арекипы о том, что они возьмут меня к себе. Он сказал, что даже мои сундуки уже уложены и готовы к отплытию.

– А твоя подруга-художница, та самая… упрямица? Се… Се… Сесилия Корнаро? – запинаясь, выговорил он. Одно только ее имя приводило его в состояние тревожного беспокойства.

– Сесилия Корнаро сейчас в Вене. Полагаю, Мингуилло учел этот факт в своих расчетах. Мой брат сказал, что я отплываю завтра на рассвете. И что сюда, на Сан-Серволо, за мной придет лодка, которая отвезет меня прямо на корабль, направляющийся в Южную Америку.

Падре Порталупи встал с кресла, нетвердой походкой вышел из-за стола, и лицо его исказилось от боли. Он принялся слепо шарить на полках, что-то бормоча себе под нос. Он всунул мне в руки пучок трав.

– Это тебе на дорогу. Мята болотная – от морской бол ни, и еще она годится для снятия болей в пояснице, ягодиц и бедрах. Ее хорошо принимать после долгой езды верхом – А потом он взглянул мне прямо в глаза. – Но, Марчелла, это ведь не то лекарство, которое тебе нужно, верно? Прошу тебя подожди здесь, в моем кабинете. Я пришлю Спирито поговорить с тобой. Приватный разговор в такой момент не принесет вреда. Полагаю, он сможет помочь тебе лучше меня. А я позабочусь, чтобы вам никто не помешал, правда, недолго.

Доктор Санто Альдобрандини

Первый поцелуй или последний – кто может сказать, что это было на самом деле?

Джанни дель Бокколе

Наконец-то это случилось. Но в какое же неподходящее время, боже ж ты мой!

Санто все-таки признался в любви. И Марчелла не оттолкнула его. Из того, что я понял, благослови нас Господь, они поцеловались.

– Bas obofa buso, та хе scala per andar suso, – сказал я, потому как мое собственное сердце пело и плясало от счастья. – Поцелуй не прожигает дыру, а служит лестницей, по которой ты поднимешься туда, куда хочешь, как говорится.

Но я тут же пожалел о своих словах, ведь Санто покраснел, как августовский закат. А потом он рассказал мне, что когда все стало вроде бы налаживаться, пришли дурные вести, и не просто дурные, а очень дурные. Вот тебе и лестница. Этот поцелуй, как выяснилось, ни к чему не привел. Марчелла поцеловала его, но ее саму вот-вот умыкнут в какую-то крепость на горе в Перу. Она уже плыла на корабле в тот момент, когда Санто вбежал в ostaria, чтобы поделиться со мной своими новостями, страсть Господня!

Ей даже не позволили переночевать дома, чтобы проститься с матерью или с теми, кто по-настоящему любил ее. По своему обыкновению, Мингуилло оставил нас в дураках.

А Санто загорелся идеей наняться корабельным врачом на следующий бриг, идущий из Венеции в Перу, и тем самым отработать проезд.

Мне не хотелось расстраивать его, но он должен был прислушаться к голосу разума:

– Но что вы предпримете там? Она будет заперта в монастыре, а вас не пустят туда ни под каким предлогом. Вы ведь не член ее семьи, и вы даже не умеете говорить по-испански.

Марчелла Фазан

Всю дорогу в Южную Америку я вспоминала этот поцелуй.

Я чувствовала губы Санто на своих губах, и его прикосновение было для меня якорем, тянущим меня назад, через океан, который мы сейчас пересекали.

Я не думала о штормах, игривых дельфинах или пумах, которые будут поджидать меня в засаде на горных тропах Не думала я и о том, что ждет меня за стенами монастыря Святой Каталины. Я думала о Санто. Глядя в мутное зеркало в своей каюте, я видела его лицо. Закрывая глаза и прижимая ладонь ко рту, я чувствовала прикосновение его губ к своим.

Путешествие выдалось бурным. Ураганы налетали один за другим. Теперь, когда меня поцеловал Санто, я боялась умереть раньше, чем сполна изведаю всю благодать, которую таил в себе его поцелуй. Это было единственное, чего я боялась, когда океан вздымал увенчанные шапками пены огромные зеленые валы и швырял ими в наше судно.

Я ни с кем не разговаривала. Мне не хотелось отвлекаться от наслаждения поцелуем. Но вдруг я с изумлением узнала среди прочих пассажиров своего старого знакомого Хэмиша Гилфитера, однако удивление мое было мимолетным, поскольку все мои мысли и чувства по-прежнему занимал поцелуй Санто.

Мое отчужденное молчание ничуть не обескуражило Хэмиша Гилфитера. Он поддерживал со мной оживленную беседу до тех пор, пока я не начала отвечать, сначала односложно, а потом все более пространно. Стоило ему заставить меня разговориться, как он уже не оставлял меня своим вниманием. Своей добротой и мягкостью он напоминал мне Пьеро, чью смерть мы по обоюдному молчаливому согласию избегали упоминать в первые дни. Физически между ними не было ничего общего. Пьеро отличался хрупкостью и деликатностью насекомого, тогда как Хэмиш Гилфитер походил на крепкого и выносливого боевого скакуна. Мистер Гилфитер с изрядной сноровкой управлялся с инвалидным креслом, в котором я предпочитала появляться на палубе, когда погода оставляла желать лучшего, и точно знал, когда следовало поддержать меня под руку, если я не успевала опереться на костыль.

Наш капитан сообщил мистеру Гилфитеру, у которого обнаружились деловые интересы в Монтевидео, что я направляюсь в монастырь в Перу, чтобы стать монахиней. Придя в ярость от услышанного, он почел своим долгом рассказать мне о девушках-инках, которых оставляли замерзать в горных святилищах или забивали насмерть ударами по голове, притом, что их специально отнимали у родных и откармливали мясом и маисом.

– Испанским девушкам, несмотря на всю чистоту их крови, уготована ничуть не лучшая судьба, – разглагольствовал он. – Разумеется, монахини в своих отгороженных от всего света монастырях живут дольше, но все равно – это не жизнь, – с жалостью заключил он. Затем широко распахнул свои глаза цвета дождя и осведомился: – Разве что вы вдруг ощутили в себе подобное призвание, мисс Марчелла? Но что-то я не припоминаю за вами подобных наклонностей.

Я отрицательно покачала головой.

– Я не хотел бы показаться бестактным, – продолжал он, – но мне приходится много путешествовать. На своем веку я повидал немало жестокости, но такое варварство заставляет меня стискивать зубы и оплакивать их. Бедняжки! Я видел в музее «Сэвил» в Лондоне перуанскую девушку, умершую от голода в Андах пятьсот лет назад. Так вот, она настолько хорошо сохранилась во льду, совсем как живая, что хочется предложить ей чашечку горячего шоколада, чтобы согреть ее и оживить… Монашество представляется мне столь же печальным уделом, вы уж простите меня за прямоту.