Книга из человеческой кожи - Мишель Ловрик

– Моя спальня готова? – осведомился я у экономки.

Она провела меня в комнату, где отец столь экстравагантно изменял мне и моей матери. В ней до сих пор ощущался аромат духов его любовницы, а кровать слегка провисала в том месте, где Беатриса Виллафуэрте возлежала с ним все эти преступные годы. Я прилег на кровать, вслушиваясь в доносящиеся снизу всхлипы, зубовный скрежет и собственное имя, выкрикиваемое с презрением и гневом. Я уже успел почувствовать себя дома.

Я не стал спешить с визитом в монастырь Святой Каталины. Много поездивший читатель наверняка поймет меня. Такая славная штучка, как господин из Венеции, просто не может прибыть в Арекипу и не привлечь к себе внимания. Я позаботился о том, чтобы слухи о моем величии достигли монастыря раньше меня самого, для чего достаточно оказалось несколько раз прогуляться по площади при полном параде. Я остановил свой выбор на небесно-голубом пикейном жилете и яблочно-зеленом сюртуке, дабы посетить бой быков на ферме за городом, поскольку событие сие почтили своим присутствием многочисленные элегантные дамы и господа Арекипы. Все они разглядывали меня с большим любопытством. Со своей обычной непринужденностью я дал понять, что прибыл сюда для того, чтобы пристроить сестру к монашескому делу.

Епископ Хосе Себастьян де Гойенече-и-Барреда принял меня в знак уважения к моему отцу, который был его другом. Письмо от моего библиофила-кардинала из Рима лежало у него на столе, и папская печать отчетливо бросалась в глаза. После часовой беседы со мной я увидел на его лице выражение удивления и сомнения, но епископ не отказал мне в просьбе отправить коротенькую записку priora в монастырь Святой Каталины с рекомендацией принять мою сестру в качестве послушницы. Он намекнул, что придется прибегнуть к некоторым плутням и интригам, но все возражения по поводу происхождения моей сестры будут опровергнуты тем фактом, что мой отец долгие годы оставался гражданином Арекипы.

– Где я должен расписаться, illustrissime?[122] – осведомился я. – И сколько это будет стоить?

Он окинул меня взглядом, исполненным презрения.

– Чиновник в городской ратуше подготовит для вас все необходимые бумаги, после чего они будут заверены sindico[123]и procurador[124] Святой Каталины. Они будут ждать вас в oficina[125] монастыря, когда вы прибудете туда.

По совету своей шлюхи я затем прогулялся по тавернам на Калле Гуанамарка, вечернее веселье которых подчеркивали мрачные и строгие силуэты монастырей Святой Розы и Святой Терезы, о которых я слышал столько восхитительных историй. Рассказывали, что тамошним монахиням приходится спать в гробах с черными занавесями, что наказания там жестоки, а рацион питания скуден. Отведав chicha[126] в дюжине заведений, включая «El Inferno», «Ад», и «El Mundo al Reves», «Мир вверх тормашками», я неторопливо направился на восток и север, любуясь индейскими кварталами Санта-Марта и Мирафлорес. Затем, вслед за толпой, исполненной радужных надежд, я побывал в игорных салонах Каллехон де Лоредо, где мимоходом лишил нескольких детишек их наследства и удалился с запахом их слез в волосах.

Наконец, отыскав chicheria[127] под названием «El Veneno» – «Яд», я выпил столько кукурузной отравы, что ею можно было засеять целое поле в моих внутренностях. Ночь я достойно завершил в объятиях своей проститутки, заставив ее сдержать обещание и проводить меня пылкими утренними поцелуями, после чего, уже поздним утром, с трудом добрел до Casa Fasan, чтобы освежиться перед визитом в канцелярию монастыря.

Я надел парусиновые брюки, галстук из тафты и сюртук с аксельбантами, лихо сдвинув набекрень свой берет фиолетового бархата. Перед зеркалом я попрактиковался в придании своему лицу соболезнующего выражения. Затем я двинулся в путь вдоль стен Святой Каталины, которые золотыми полукружьями высились над улицей, словно вырезанные из сарацинского песка. Над воротами была изображена сама святая Каталина, прижимающая к груди распятого Христа, как детскую куклу. Дверь была щедро утыкана мавританскими звездочками. Я резко постучал тросточкой по металлическому соску.

И только когда я запоздало потянул за шнурок, появился привратник без ливреи и отворил дверь в скромный дворик. Я вытянул шею, но не заметил никаких примечательных особенностей монашеской жизни. В дальнем конце двора виднелось колесо, двухъярусное хитроумное приспособление, с помощью которого происходил обмен товаров на деньги так, что монахини оставались невидимыми. Там, где я стоял, находилась спорная ничейная земля, пусть и на территории монастыря, куда могли заходить мужчины, чтобы доставить товары или переговорить c priora. Я выругался себе под нос: эти роскошные показные ворота на самом деле были ненастоящими. Подлинный же вход в замкнутый мирок монастыря находился в дальнем конце двора. Так что удовлетворение от подробного осмотра мрачного бастиона, в котором вскоре будет заживо погребена моя сестра, мне не грозило. Об этом можно было только сожалеть, и не один раз, потому как я надеялся увезти с собой греющие душу воспоминания о темных стенах и мрачных крытых галереях с унылыми кельями; словом, что-нибудь такое, что приятно щекотало бы мое воображение, когда впоследствии я вспоминал бы о Марчелле и о том, каких трудов мне стоило от нее избавиться.

– Господин. – Холодный женский голос вывел меня из раздумья.

Меня провели в каменный кабинет без окон, принадлежавший priora, в котором ощущался приятный аромат воска и мыла. Позади стола я разглядел locutorio,[128] разделенную решеткой, через которую семейства Арекипы могли перекинуться словечком со своими дочерьми и сестрами, заключенными в монастыре.

Рядом с priora восседала ее заместительница, самый уродливый образчик женщины, когда-либо появлявшийся на свет из материнской утробы. На ней были синие очки, которые она сняла после того, как дверь закрылась за мной и комната погрузилась в мягкий полумрак. Я пожалел, что она так поступила, потому что теперь мне пришлось смотреть ей в глаза, один из которых оказался заклеен плотными складками обожженной кожи. При взгляде на нее я ощутил, что кожа моя съежилась от неприятного зрелища. Когда я вновь поднял на нее глаза, то готов был поклясться, что на лбу у меня выступил пот.

Кабинет был великолепно меблирован. Я улыбнулся, заприметив вазу с синими аконитами на небольшом столике в углу. Вне всякого сомнения, глупые женщины и понятия не имели о том, что цветок этот таил в себе смертельную опасность. Скорее всего, они наивно полагали, что его темно-синяя окраска напоминает платье Девы Марии или еще какую-нибудь чушь в этом роде!

Priora, однако же, не замедлила продемонстрировать, что обладает острым умом, а это, на мой взгляд, вовсе не украшает женщину. Зато я с превеликим удовольствием обнаружил, что ее отвратительная помощница – всего лишь тупая религиозная фанатичка. Из-под ее платья выступали края всевозможных орудий самоистязания, которые она таскала на себе. Кожа у нее на шее покраснела. На правой лодыжке виднелась кровь: должно быть, она носила еще и власяницу. Пожалуй, учитывая все ее страдания, она наверняка считала себя выдающейся представительницей небесной знати. Я почему-то решил, что и лицо ее, похожее на сморщенный и выжатый апельсин, тоже стало таковым в результате ее собственных трудов.

Vicaria нахмурилась, когда priora уведомила меня, что Совет монахинь и собрание монастыря одобрили мое ходатайство от имени Марчеллы.

– Ваша сестра говорит на испанском? – пожелала узнать Уродина. Запах ее гнилостного голодного дыхания омерзительной волной долетел до меня через стол.

Испанский Марчеллы, заверил я обеих, был столь же беглым, как и мой собственный. С образовательными требованиями, предъявляемыми монастырями в Перу, тоже не возникло никаких проблем. Я упомянул кризис, приведший к недавней изоляции в месте, которое я деликатно назвал «особым прибежищем». Я не стал употреблять термин «сумасшедший дом», дабы не позволить им повысить расценки и не вызвать ненужного беспокойства.

– Всю свою жизнь Марчелла мечтала о том, чтобы стать монахиней, – поведал я им. – Так что вы легко можете представить ее разочарование и даже шок, когда Бонапарт закрыл в Венеции все монастыри, и как раз в тот самый момент, когда она уже собралась отдаться своему призванию! Для нее это стало болезненным потрясением. Я, пожалуй, позволю себе предположить, что оно оказалось чрезмерным. Как любящий брат, я понял, что не смогу отказать ей в исполнении ее самого сокровенного желания: замкнутой жизни в доме Божьем. – Почему вы не выбрали монастырь в Мадриде или Севилье? – Трескучий голос Уродины вполне соответствовал обезображенному рту, из которого вылетал. – Учитывая связи вашей семьи в Испании?