Книга из человеческой кожи - Мишель Ловрик

– Помимо этого моя сестра сумела воспользоваться своим слабым здоровьем как прикрытием для… некоторых неблаговидных деяний. Истинная христианка смиренно приняла бы свои болезни и даже обрела бы с их помощью еще большую безгрешность и праведность. Моя же сестра воспользовалась своей недееспособностью как завесой для… двойного проступка, поскольку она старательно вызывала у нас сострадание, вдохновляя нас на жалость и снисходительность в то самое время, когда заслуживала самого жесткого контроля с нашей стороны. Каким-то чудом я успел вмешаться до того, как стало слишком поздно. Брату иногда приходится сражаться на дуэли, дабы защитить доброе имя своей сестры. Я позаботился о том, чтобы по крайней мере ее имя и тело остались незапятнанными, в противном случае я никогда бы не осмелился привезти ее сюда.

Столь пространная и таинственная речь, похоже, привела обеих перуанских монахинь в замешательство и уж во всяком случае отбила у них охоту и далее задавать вопросы. А потом я отвлек их внимание блестящим описанием позолоченного кофейного сервиза, который в самом скором времени отправится в путь к горе Эль-Мисти.

Следующий визит я нанес в скромную обитель любовницы моего отца, чтобы взглянуть на своего сводного брата. Проблема заключалась в следующем: если мальчишка появился на свет позже меня и раньше Марчеллы, то по условиям настоящего завещания он вполне может считаться «следующим по старшинству ребенком». Вдобавок он был ребенком мужского пол.

Некогда гордая Беатриса Виллафуэрте удалилась в съемные комнаты в доме, который мог похвастаться общей купальней и туалетом. Когда я говорю, что пришел взглянуть на своего сводного брата, то имею в виду, что пришел взглянуть на него тайком, для чего пришлось подкупить конюха, который позволил мне воспользоваться потайным глазком, выходившим из конюшни в купальню.

Первый же брошенный на него взгляд заставил меня выругаться сквозь зубы: мальчишка и впрямь был лет на десять младше меня; он был моложе даже Марчеллы. На вид я бы дал ему лет пятнадцать, не больше. Я увидел, что он действительно был сыном моего отца, что означало появление еще одного возможного соперника в том случае, если проклятое подлинное завещание всплывет уже после того, как я благополучно упрячу Марчеллу в монастырь Святой Каталины. Он оказался чертовски привлекательным, стройным, с большими выразительными глазами, если вам нравится такой типаж.

– Как его зовут? – прошипел я, обращаясь к конюху, который караулил снаружи.

– Фернандо. Он хороший мальчик…

Фернандо! Мой отец нарек перуанского бастарда собственным именем, отказав в этом мне, его законному наследнику! Или же соблазнительная прелестница Беатриса Виллафуэрте попросту украла имя, намереваясь…

Впрочем, более вероятно следующее: мой отец, испытывая ко мне холодность, сам предложил имя своему исчадию из Арекипы. Этого сына он не стыдился. Внутри купальни мои сводный брат вынырнул из воды. Движения его сильного тела были ловкими и грациозными. В голове моей теснились столь уродливые мысли, что рот мой наполнился ядовитой горечью.

Слюна моя не становилась слаще до тех пор, пока я не пришел к могиле отца на небольшом кладбище позади монастыря Святой Каталины и не вылил яд на землю под большим букетом свежих цветов, который я там обнаружил. Я хотел, чтобы этот яд добрался до его гроба, пропитал его и иссушил тело внутри. Затем я вкусно и обильно пообедал, словно пытался сожрать всю Арекипу. Пресытившись Арекипой, я поспешил прочь из города, преследуемый тошнотворными и прихотливыми ощущениями. Я вернулся на побережье, чтобы успеть на следующий корабль.

Я отплыл вовремя. Не успели мы покинуть страну, как в Перу разразилась новая маленькая революция, которая потрясла государство даже сильнее, чем землетрясение в 1784 году, когда я появился на свет. Индейские повстанцы под предводительством своего лидера, который называл себя Пумакахуа, подняли знамя восстания, и бандиты из Куско оккупировали Арекипу, провозгласив независимость. Женщины благородного происхождения и мужчины-трусы укрылись за стенами монастыря.

К тому времени, как я вернулся в Венецию, маленькая революция закончилась, а ее сторонники справедливо получили по заслугам. Монастырь не пострадал совершенно, в нем даже не было разбито ни одного окна. Так что я не видел никаких причин, способных помешать немедленному отплытию Марчеллы в Арекипу.

В Палаццо Эспаньол, как я и рассчитывал, меня ожидало письмо от падре Порталупи. Марчелла получила бумаги, которые гласили, что она готова вернуться в большой мир. Святоша посчитал своим долгом напомнить мне: «Нет абсолютно никакой необходимости доходить до крайности и использовать те ограничивающие подвижность приспособления, что вы показывали мне. В сущности, было бы преступлением применить подобные устройства к вашей сестре, когда она официально объявлена risanata».

Готова вернуться в большой мир? С улыбкой на устах я принялся собирать ее приданое. Все увеличивающуюся груду вещей я держал на складе в доке. Предусмотрительный читатель, без сомнения, поймет, что я не хотел, дабы кто-нибудь раньше времени пронюхал о моих планах вплоть до момента их осуществления.

Пока я проглядывал подписанные мной документы, от моего внимания не укрылось, что изображение святого Себастьяна запрещено в монастыре Святой Каталины, чтобы его почти обнаженное тело не возбудило ненужных плотских мыслей у невест Божьих. И мне пришло в голову, что Марчелла наверняка отыщет в своей душе сочувствие к беспомощному человеку, пронзенному сотней стрел.[131] Итак, в качестве ее святого я приобрел прекрасную статуэтку мужественного и красивого Себастьяна, раздетого более обыкновенного, но в достаточной мере утыканного стрелами. Поразмышляв еще немного, я добавил нашу семейную реликвию кисти Мантеньи,[132] изображавшую того же святого. Мне никогда не нравилась эта картина – Себастьян на ней получился слишком уж спокойным и невозмутимым. Человек, испытывающий подобные страдания, должен намного сильнее демонстрировать свою боль, чтобы зритель наслаждался ею и получал удовольствие.

Я купил Марчелле место на торговом пакетботе. Заботливый, как всегда, я подумал даже о том, как обеспечить ей возможность омовения. Марчелла всегда была изрядной чистюлей, особенно учитывая ее маленькую проблему.

– Ночной горшок выносят каждую неделю, – заверил меня корабельный казначей. – Каждый горшок рассчитан не более чем на трех пассажиров, даже в кормовых каютах. Впрочем… – многозначительно добавил он и потер большим пальцем указательный.

– Моей сестре решительно не требуются особые условия, – заявил я шустрому малому, который удивленно вытаращился на меня в ответ.

Насвистывая, я развернулся на каблуках и оставил его прожигать мне спину взглядом. В таверне «У святого Антонина» меня ждал книготорговец, пообещавший мне достать книгу в переплете из кожи молоденькой девушки, которую, по слухам, содрали с нее живьем. Я был уверен, что пойму, так ли это, всего лишь прикоснувшись к ней. Книготорговец клялся, что эта маленькая эротическая штучка была переплетена в кожу с груди и что, открывая книгу, читатель брался за сосок.

Несколько сотен моих лучших франков, и этот деликатес стал моим. Он обошелся мне дороже, чем путешествие моей сестры на край света. Я почти не отрывал пальцев от этой книги, ожидая, пока будут готовы документы для отправки Марчеллы за тридевять земель.

Когда все приготовления были закончены, нотариально заверены и оплачены, расписки получены, а моя мать и жена – кратко проинформированы, я отправился к Марчелле на Сан-Серволо и сообщил ей о том, что ее ожидает. Я швырнул ей на колени развеселый томик «Жития святой Каталины», содержащий все славные подробности того, как эта досточтимая особа постилась, уродовала собственную плоть, отсасывала гной у больных женщин, пила кровь из раны в боку Христа и вышла за Него замуж, а Он в ответ подарил ей обручальное кольцо из обрезанной крайней плоти. Ничто так не располагает к приятному чтению, как долгое путешествие.

Сметливый читатель не удивится, узнав, как я начал этот разговор.

– Разумеется, – сказал я, – тебе будет немножко больно. И неприятно.

Марчелла Фазан

Долгое отсутствие Мингуилло, пребывавшего за границей, – мы не знали, где именно, и нам было все равно, – дало нам возможность лучше узнать друг друга, мягко и нежно. Мой дневник превратился в иллюстрированное любовное послание. Я выпрямилась и расправила плечи, чтобы видеть Санто издалека. Я стала лучше видеть, потому что в любую минуту в поле моего зрения мог оказаться Санто. Слух мой обострился настолько, что я слышала, как он улыбается на другой стороне острова.

У нас было мало радостей, но мы думали, что у нас есть время.