Драконово семя - Саша Кругосветов

попугаев. Жить и получать удовольствие в этом прекрасном мире – вот настоящая свобода… Неужели трудно понять такую простую вещь? Сам Кроули сформулировал суть телемы[76]: «Твори свою волю, таков да будет весь закон».

– Мечтаешь за едой, – язвительно усмехнулся главарь, – пора бы тебе избавляться от детских привычек.

Игната застало врасплох неожиданное замечание лидера; он не нашелся что ответить, но решил не обращать на это внимания: «Мы ведь специально тренируемся “ничего не чувствовать”, так что сердиться было бы глупо и слишком по-детски».

Вчера он, как ему казалось, уже немало продвинулся на этом поприще: научился, например, больше ничему не удивляться в вопросах секса. Подобные уроки взрослой жизни в большинстве классов преподают крепкие парни, опережающие ровесников в физическом развитии и в самых пошлых выражениях описывающие собственные любовные похождения. Претендующий на интеллектуальное лидерство Моргенрот использовал иные методы. Он раздобыл фотографии с разнообразными любовными позами и описаниями странных прелюдий к ним, подробно все рассказал друзьям и последователям, а главное, объяснил, насколько это бесполезное и ерундовское занятие.

– Любовные игры отражаются в ночном языке, на котором не пишут – лишь хрипло перешептываются, а на рассвете его забывают. Отрицая добродетели нашего мира, любовники мечтают создать собственный мир, в котором готовы жить постоянно. Здесь стоит ужасающее зловоние, но они привыкли дышать этим воздухом – их любовь пахнет потом, спермой и кровью[77]. Они видят лишь то, что на поверхности, им не понять главного…

Главарь малолетних заговорщиков упирал на то, что ни с чем не сравнимая мощь гениталий создана вовсе не для секса, а для мистического сношения с Космосом мира. А темные волоски, пустившие уже корни в плоть их белых лобков, призваны щекотать застенчивую звездную россыпь, когда они будут неистово насиловать ближайшую Галактику…

Мальчишки млели от подобного бреда, казавшегося им почти священным, и презирали ограниченных, грязных и жалких одноклассников, изнывающих от тупого сексуального томления.

– Сейчас доедим и пойдем ко мне. Недалеко от дома я присмотрел местечко в промзоне, где нам не помешают, – сказал Моргенрот. – Для нашего дела все готово.

– А курица есть?

– Курицу в городе мы вряд ли найдем. Попробуем разыскать кошку или небольшую собаку. Это даже лучше. Курица все-таки привычное звено пищевой цепочки… А с собакой посложнее будет. Все начнется прямо сейчас.

Макаренко жил в стороне от центра, ехать до его дома пришлось на автобусе и довольно долго. Ребятам почему-то нравились подобные бессмысленные и утомительные поездки.

И просторный двор, примыкающий к задней стене огромного ангара, им тоже понравился. Вдоль заборов двора тянулись крытые стеллажи, забитые ржавыми инструментами и канистрами, потрепанными журналами, обломками ненужной мебели. На земляном полу валялось несколько старых бревен, покрытых зеленым мхом. После целого часа беготни по промзоне им попался бездомный щенок со слабым тонким голосом – пестрый, с грустными глазами, совсем маленький, он почти умещался на двух ладонях.

Взмокшие, они разделись догола и по очереди обливались из эмалированного побитого таза, набирая воду из крана в углу двора. Все обливались, а один в это время держал щенка. Мокрой голой грудью Игнат ощущал звонкие удары теплого собачьего сердца. Казалось, оно было наполнено радостью жаркого солнца, сияющего за стеной ангара.

Однажды Игнат спросил у Моргенрота:

– Родители знают, чем мы здесь занимаемся? Неужели они это одобряют?

Ответом ему были молчание и кривая ироническая усмешка.

– Как будем убивать? – спросил кто-то.

– Подойдет любое бревно. Ударить об него и убить. Нет ничего проще… Игнат, давай, – скомандовал Макаренко.

Настал момент твердого и холодного душевного испытания для Игната. Только что он обливался холодной водой, но вновь вспотел. Его грудная клетка превратилась в сушилку из металлических проволок, на которой натянута мокрая рубашка. Рубашка надувалась северным ветром, пронзающим его отчаянной решимостью – убить и немедленно. В это мгновение он, наверно, уже убивал. Убивал и освобождался, разрубая навсегда нескончаемую цепь сковавших его отвратительных общественных запретов.

В ограниченное пространство двора ворвался рев самолета, пролетевшего, казалось, над самой крышей ангара.

Игнат прислушивался, не возникнет ли внутри него сострадание, но оно лишь мелькнуло на горизонте и исчезло. Так ночью в окне электрички блеснет на мгновение одиноко светящееся окно одного из домов – блеснет и исчезнет.

Главное в понимании мира – его подавляющая никчемность и пустота. Макаренко давно говорил, что для заполнения мировой пустоты необходим особый поступок.

Пустота, не восполнимая ничем, – ее может заполнить лишь убийство, видимо, так… Наверно, в их руках теперь реальная власть над бытием.

Не стану огорчать читателя подробностями убийства щенка и последующего препарирования крошечного трупика, мастерски проведенного главарем, вооружившимся резиновыми перчатками, скальпелем и хирургическими ножницами…

Казалось, все завершилось, но пальцы Игната еще хранили ощущение теплого, мягкого тела, детского пушка на месте будущей собачьей шерсти…

– Режется, будто фланель, – бесстрастно произнес Моргенрот.

«Что здесь происходит?» – растерянно думал Игнат, заткнув нос скатанным платком в надежде избавиться от постепенно усиливающегося запаха зловония и горячо дыша ртом.

Он мысленно сравнил откровенное соприкосновение с миром, развернувшееся сейчас на его глазах, с увиденным прошлой ночью зрелищем соития мужчины и женщины. Получалось, что вчерашнее было не вполне откровенным в сравнении с сегодняшним. Вчерашнее было прикрыто кожей. К тому же великолепный рев самолета и открывающийся в нем просторный мир не проникали в подобные глубины… Похоже, щенок, с которого сняли кожу, и его почти прозрачные внутренности с куда большей непосредственностью соприкасались с космическим смыслом мира. Щенок, благодаря своей смерти, сам превратился в отдельный законченный мир.

«Я убил. – Сквозь туман времени к Игнату приблизилась далекая светящаяся рука, вручая ему белоснежный орден. – Теперь можно делать любые, самые жуткие вещи».

Моргенрот с трудом стянул прилипающие резиновые перчатки, тронул Игната за плечо:

– Молодец, одним словом. Ты теперь серьезный человек, Тёма… Что ни говори, вид крови здорово поднимает самооценку!

Едва мальчишки зарыли щенка и покинули промзону, как тут же столкнулись с Подгорным. Игнат заволновался, хорошо ли он отмыл руки, не чувствуется ли запах внутренностей щенка и не осталось ли следов крови на одежде? Вдруг по его взгляду можно узнать человека, только что совершившего преступление?

А что, если мать выяснит, что Игнат оказался по соседству с парком? Он ведь должен был гостить в Кондопоге и возвращаться с автовокзала.

Мальчишки разбежались. Разозлившись на собственный страх, Игнат включил внутри себя прохладно-рассудительного Артура и решил во всем обвинить непутевого Подгорного. Он, пилот этот, во всем сам и виноват, и в этой злосчастной и неожиданной встрече тоже… Из-за него и замысел Игната в спокойной обстановке