До чего ж оно все запоздало - Джеймс Келман

Ну, значит, ладно, складывается все не так чтобы здорово, однако тебе остается только одно – пробиваться вперед, нужно пробиваться вперед. Это еще, городское трудоустройство; он о них точно скоро услышит; они его вытащат из дому и загонят на какую-нибудь сраную стройку, на леса, тачку катать, да они готовы его и по доске заставить ходить, ублюдки долбаные, в любви и на войне все средства хороши. Потому что, пока тянется дело, он так и будет считаться полностью трудоспособным, годным к строевой. Пока не перерегистрируется. А перерегистрировать его как нетрудоспособного они не станут, это уж будьте благонадежны. Вот и придется ему корячиться на ощупь на какой-нибудь сраной стройке, хороши шутки! От людей вроде Алли просто в смех кидает, ей-богу; Сэмми таких повидал будь здоров, и в тюрьме, и на воле. Играй по правилам, и пусть они все сдохнут; такой у них девиз; и бери свое, пока дают. Блестящие юристы, мать их. Идиоты долбаные, друг, вот кто они такие, точно тебе говорю, кроме шуток. Нет, Сэмми ж не утверждает, будто он самый умный, просто у него кой-какой опыт имеется. Насчет этих мудаков-оптимистов.

Ну и пусть они себе стену лбом прошибают.

Надо было ему в каменщики податься. Он бы справился, не боись. Видел бы ты, с какими мудаками ему приходилось работать!

Может, если с глазами наладится. Если б он смог умотать в Англию. И просто отдохнуть, дать организму прийти в себя. Придется, правда, всякие там бумажки собирать. Но это не сложно, были б денежки. Есть одно дельце, которое может их принести, но там придется вложить несколько монет, а их у него нет, аванс нужен; потому-то он и взял эти рубашки; потому и этот долбаный дурак Тэм – дай ему бог здоровья, но как же можно быть таким дураком, на хер. Ладно. Есть вещи…

Просто вдруг вылетает из головы. Куда они все деваются? Целая куча забытых мыслей, и снов, и

хрен знает что.

Вот этим они тебя и душат; все их гребаные протоколы и процедуры, все придумано для того, чтобы не дать тебе дышать, чтобы тебя остановить; чтобы ты не ходил, и не дышал, и рта не раскрывал; стой в строю и не шевелись: просто стой, на хер, пока не получишь другого приказа. Эй, я тебе скажу, когда шевелиться, лады? и чтоб я даже не видел, как ты дышишь, недоделок долбаный, даю тебе тридцать секунд, двадцать уже прошло.

Элен не понимала. Думала, что понимает, а не понимала. Она вроде Алли. То-то и оно: она думала не так, как ее мужчина, она думала, как его гребаный поверенный, понимаешь, о чем я, в том-то вся и штука, думала, как поверенный Сэмми, а не как Сэмми, не как он сам.

Смешно, но приходится согласиться, признаться себе самому, что все они держат его за дурака. Держат-держат. И не важно, что опыта-то у него вон сколько; в их глазах он так и остается лохом. Ну и прекрасно. Тебя это только радует. Особенно когда тебе туго приходится, тебя это веселит, – что все они тебя, блин, за идиота держат. Ладно. Но если бы Джеки Миллиган вошел сейчас в дверь и сказал: Хочешь малость подзаработать? Сэмми ответил бы: Да, приятель, нет проблем, проще простого, куда двигать-то, на юг, на север, куда скажешь, какая, на хер, разница, Сэмми с тобой, на этот счет не боись: и ну их в жопу, в жопу, всем скопом. Я вам нужен? Так приходите и берите меня!

Сэмми разминает запястья, оба сустава ноют. Вот бы на них поглядеть. Может, он их отлежал. На них, наверное, красные отметины остались. Ты даже тела своего увидеть не можешь. В последний раз видел его…

Господи, когда ж это было? не может вспомнить. Да и какая разница. Сейчас он ничего видеть не может, вот что важно. Сэмми встает, ставит кассету.

Старина Джордж Джонс; ну и чего, друг, ну и ладно, и хрен с ним.

Точно, в последний раз он видел себя перед тем, как Элен пошла прогуляться, перед тем, как он отправился кожаны тырить. Хотя нет, в самый последний раз он увидел себя в одном из зеркал в полный рост, в том долбаном магазине одежды! Такие дела, друг, поэзия движения.

Нога-то небось так в кутузке и сидит. Выпускать его им никакой нужды нет, вот он и сидит, гадая, что это на него такое свалилось. Сэмми на него свалился. Ладно, это все херня, которой они пытаются тебе голову забить. Ладно. Ах, как это нечестно, понимаешь, о чем я, бедный Нога, друг, он же никому ничего плохого не сделал.

Чего во всем этом не хватало, так это доверия. Вот что худо. Крайне раздражающее поведение. Тот же Тэм знал Сэмми достаточно долго, чтобы не дать себя провести. Уж на это-то он был вправе рассчитывать. Если бы он мог его предупредить, так и предупредил бы; и конец истории – вон Ноге ничего объяснять было не нужно. И как теперь быть, Тэм как раз тот человек, который распоряжается товаром. Иногда только дивиться и остается, этому самому менталитету. Мелочь, конечно, но Сэмми об этом и раньше думал; воры и барыги, за все приходится платить.

Не треньди; ерунда это все; Тэм хороший малый.

Все справедливо, разделяй и властвуй. Это как с Чарли, стоит Сэмми подумать о нем, и он начинает заводиться, будто Чарли имеет к этому какое-то отношение. А он никакого и не имеет. Никакого. Ни хрена. Всю кашу заварил Сэмми; до последней, на хер, долбаной мелочи, друг, точно тебе говорю, точно, на хер, все он, все Сэмми, сам Сэмми, друг, вот кто ее заварил, он, и никакой другой мудила, все это долбаное дерьмо, друг, все это он, никакой другой мудак, он, в лоб его мать.

Сэмми качает головой, хмыкает. Поразительно, как это все тебя достает, – сидишь, сидишь да вдруг как взъерепенишься.

Ну да, все правильно, так ты и кончишь тем, что будешь винить во всем каждого встречного дрочилу – кроме тех, кого как раз винить-то и следует. Да так оно и было задумано; фараоны знали, что делают, доводя тебя до такого вот состояния, это все предумышленное маневрирование, точно тебе говорю, сучары поганые, и никакого отношения к Чарли это ни хрена не имеет. Ну сам подумай. Если бы он считал, что Сэмми надо чего-то там рассказать, так и рассказал бы. Чего уж проще.

Все это касается только Сэмми. Ты играешь свою игру. Тебе сдают карты, ты их оцениваешь. Присматриваешься к игрокам, отмечаешь про себя кой-чего. И в большинстве случаев тебя делают. В большинстве случаев

в большинстве случаев

Но бывает, редко-редко, что и не делают. Вот такого случая ты и ждешь. И это один из них. И чувствуешь ты себя тогда превосходно: даже не опишешь – когда знаешь, на хер, что есть у тебя в запасе козыришко, когда ты это знаешь. Никогда не следует недооценивать противника. Фараоны-то думают, что они его просчитали, ан нет.

Ну ладно, вот потому и хорошо бы повидаться с Элен, просто чтобы она знала что к чему. Так что он, как уладит все, просто пошлет ей письмо. А там уж сама пусть решает, с ним она или не с ним. Вот это будет по совести. Он просто-напросто должен быть честным, рассказать ей всю правду и ничего кроме. Потому как в этом-то вся и проблема, не сумел же он добиться, чтобы до нее дошло, рассказал историю, и вон оно как все обернулось. Кто же знает, как у баб голова устроена; он не знает. То же самое с его прежней, долбаная катастрофа. Но тут уж не он один был кругом виноват. Люди все норовят помешать тебе, суют палки в колеса. Жить тебе не дают. А жить-то надо. Если ты жить не можешь, так ты ж все равно что помер. Что тебе еще остается? Хорошо бы кто-нибудь тебе это объяснил. Как, интересно, тебе теперь жить. Да только ни хрена они тебе этого не скажут, нету у них таких ответов, друг, только не на этот, не на этот хлебаный вопрос, точно тебе говорю, одно большое молчание, вот что ты, на хер, получаешь, большое молчание. Вот и все их ответы. Задавись они все конем. Практический результат: ты сам по себе, совершенно один. Ну и ладно, к этому Сэмми привык, еще как, на хер, привык-то. Некоторые вещи всегда остаются все теми же. Не меняются, хоть ты тресни.

Тут все от тебя зависит. Они не меняются, но ты-то перемениться должен. Вот в чем весь долбаный фокус. Все сводится к тебе. И хорошо, и ладно. Справедливо.

Одиночество нависло вокругкогда рядом нет твоих рук

Когда все уходят и ты один. Об этом-то ты и думаешь, о том, что все ушли, а ты остался, ты и никого больше. И что тогда происходит – а то, что ты начинаешь действовать.

Так что ладно. Он был слепым ублюдком. Уже в то время. Это этап, блин, который ты просто проходишь, потому как что тебе еще делать? ничего, больше тебе делать не хер. И Сэмми этого этапа достиг. Некоторое время назад. До него это просто не сразу дошло. И не доходило, вот до этой самой минуты. Он улыбается. Жуть гребаная. Куда тебя опять занесло.

Он все ждал, когда кончится дождь. Поднялся с кушетки, подошел к окну, проверить, как там. Льет как из ведра. А он ничего и не слышал, просто не прислушивался; слишком занят был, все думал, думал. Плюс надо бы побриться. Это такая составная часть ритуала. Даже если он горло себе перережет и окочурится, все равно он этот свой подбородок отскоблит дочиста, дочиста. Потому как, выходя отсюда, он должен высоко держать голову, должен быть чисто выбритым, свеженьким и охеренно новехоньким, чистые носки и – Христос всемогущий затраханный, он напялит одну из этих сволочных новых рубашек. Он человек гордый. Гордый он, блин, человек. Сэмми произносит это вслух: Я человек гордый, блин, говорит он, так что хрен тебе. Вообще-то, скорее рычит, чем говорит. Но это тоже такая составная часть, часть гордости. Долбаный ад, ну ведь правда же. Хрен вам, ублюдки. Чистая правда; он человек гордый. А чем это он так гордится. Да хер его знает, гордится, и все дела.