Том 17. Джимми Питт и другие - Пэлем Вудхауз

Так появились «Королевские идиллии».

Мой случай весьма занятен. Как мы знаем, я писал только легкие простые стишки, но как-то, читая воскресную газету, внезапно задрожал, словно меня ударили мокрой рыбой. Среди читательских писем я увидел одно, которое начиналось так:

«Глубокоуважаемый X!Недавно мы поспорили с мисс Свишер…»

Если читатель повторит эти слова несколько раз, его они зачаруют, как зачаровали меня. Я ощутил, что только стихи достойны их продолжить, и кинулся к письменному столу. Вот что вышло:

Стоял весенний день, не слишком жаркий,Но все же теплый, веселящий душу,Как свойственно весенним дням. И я,Послушавшись друзей, пошел гулять.А на прогулке повстречал мисс СвишерИ с ней поспорил… Да, я понимаю,Нехорошо слабейших обижать,Но что поделаешь, когда тебеНавязывают спор? Итак, я сдался,А сокрушив те доводы, которымЗаведомо не нужно доверять,Пришел домой и сокрушился духом,Метался, каялся, бранил себя,А после написал письмо в газету:«Недавно мы поспорили с мисс Свишер».

Этим могло бы и кончиться, я бросил бы поэзию, но через несколько дней утренняя газета сообщила, что, согласно исследованиям Мичиганского университета, куры очень болезненно воспринимают какую бы то ни было грубость.

Как не написать поэму? Я и написал.

Отис Квокенбуш

Надеюсь, вам известен КвокенбушХотя бы тем, что он разводит курВ американском штате Мичиган.Сперва он процветал, они неслись,И яйца были так великолепны,Что Квокенбуш нередко повторял:«Я скоро стану денежным мешком,Миллионером, нет — миллиардером».

Но чу! Однажды, посетив курятник,Он не нашел ни одного яйцаНи в гнездах, ни в соломе, ни на крыше.И очень удивился. ПоскребяВ затылке, он сказал: «Вот незадача!Что ж я, не стану денежным мешком,Миллионером, нет — миллиардером?А ведь не стану, если так пойдет».

Однако тут к нему зашел приятельИз Мичиганского университета,Ученый куровед Уильям Гиббс,И объяснил по-дружески, задаром,Что куры исключительно ранимы.«Я слыхивал, — сказал он, — что поройВы, Квокенбуш, бывали грубоватыНу, хорошо, немножечко резки,

А главное, — довольно неопрятны,Тогда как эти нежные созданьяНуждаются в добре и красоте.Прошу вас, заклинаю, изменитесь!Следите за собой, почаще мойтесьИ улыбайтесь; что ж до резких слов,Забудьте их хотя бы ненадолго,Когда вы посещаете курятник».

«О, как вы правы! — отвечал несчастный.Как точно раскусили и меняИ птиц, доверенных мне Провиденьем!Клянусь, я буду вежлив, словно рыцарь,Опрятен и наряден, словно денди,А куры оскорбленные моиНачнут нестись, душою отдыхаяИ Провидение благодаря».

Теперь, собравшись посетить курятник,Он надевает фрак, берет цилиндр,Пылинку стряхивает, а придяНа место, говорит, как джентльмен,А может быть, — как герцог или граф.Естественно, утешенные курыНесутся снова, Отис богатеет…Какой урок неряхам и невежам!

После этого обратного пути нет. Что мне «Эксцельсиор», что «Мальчик на горящей палубе»! Пустяки.

Куры — не свиньи, тут и спорить нечего, но от одних легко перейти к другим, а потому я, пусть частично, приведу отчет сельскохозяйственного колледжа «Эдем», расположенного в Небраске. Если свинью поить виски 8 раз в день, она «обретает оптимизм». Мало того, по словам мистера Джека Б. Фосдайка, она 1) «входит во вкус» и 2) «пребывает в приподнятом настроении».

Качать головой или не стоит? Видимо, это зависит от того, что понимаем мы под словом «приподнятое». Конечно, свиньям не пристала байроническая мрачность, но лучше ли развязность? А похмелье, о нем вы подумали? Хорошо, эдемская свинья поет и пляшет весь понедельник; но во вторник она будет сидеть, охватив голову руками, и огрызаться, если к ней подойдешь.

По-моему, колледж должен отвечать за свои слова.

XVI

ТЕЛЕВИДЕНИЕ

Спросили Вы и о том, как я отношусь к телевидению. Что ж, Уинклер, ящик у меня есть, но я его редко включаю. Мне удалось найти на радио одну станцию, которая передает музыку, большей частью — оперную, и я предпочитаю проводить вечер за книгой, слушая ее. Вы назовете меня старомодным, тихим домоседом, но если в пятницу покажут матч, поверьте, я буду жадно смотреть, как боксеры тузят друг друга. В остальном телевидение не касается моей жизни.

Конечно, я достаточно о нем знаю, чтобы толковать специальные термины, к примеру:

«Посмеемся вместе» — юмористическая, но не смешная программа.

«Житейские истории» — программа, повторяющая один и тот же сюжет.

«Сатирическое ревю» — программа не смешная, но злобная.

«Старые шутки» — очень старые шутки, которые преподносит молодой кретин.

«…литературно-юмористическая» — то же самое, но молодой кретин — в очках.

«Мастер вокала» — певец.

«Прославленный мастер вокала» — певец.

«Мастер» (вар. «Артист») — плохой певец.

«Долговременный контракт» — контракт.

«Контракт на семь лет» — контракт на семь недель.

«…10 000 в неделю» — 500 д. в неделю.

Все остальное для меня тайна, и навряд ли я попытаюсь ее открыть (исключение — бокс по пятницам).

Друзья говорят мне, что я много теряю. Например, вчера очень милая барышня демонстрировала новый матрас. Представили ее как «Мисс Мягкую Америку» 1957 года. Теперь каждая девушка просто обязана быть какой-то «Мисс». Приятель моего приятеля знаком с девушкой, которая кладет апельсиновые косточки в сок из банки, чтобы создать ощущение, что его только что выдавили. Она их кладет, и надеется стать Мисс Поддельный Сок.

Иногда мне кажется, что я легче вынес бы телевизор, если бы они меньше смеялись. Помню, прочитаешь газеты, включишь ящик — и ты словно вышел из тени на палящие лучи.

Собственно, тень достаточно мрачна. Никогда не видел таких безрадостных людей, как нынешние журналисты. Поистине, видят только темную сторону! Если кто-то не сулит краха цивилизации в следующую среду, 3.30 по местному времени, значит, он перенес его на будущий вторник, 2.45. Но включите ящик, и вы попадаете в край детской радости.

По меньшей мере, там притворяются детьми, судя по умственному уровню — шестилетними. Они все время смеются. Зрители смеялись всегда, только им палец покажи, и зараза перекинулась на исполнителей.

Скажем, не далее как вчера Джон Кросби (не путать с Бингом! Тот поет, а этот пишет о телевидении. Ну и работка, однако! Сперва его надо смотреть). Да, так о чем я? А, Джон Кросби! Его огорчила беседа У-Ну с сенатором Маргарет Чейз Смит. Этот У-Ну просто корчился от смеха. Получилось примерно так:

«Если — ха-ха-ха! — на кого-то нападают враги — хо-хо-хо! — ООН выносит резолюцию — ха-ха! осуждающую их — ой, не могу! — а если нападают друзья — о-хо-хо-хо! — им все сходит — ой, сейчас лопну! — Это несправедливо — ха-ха-ха-ха…»

Смеялись и те, кто сидел в студии. Что же удивляться, если Джон Кросби визжит и воет, а если тронуть его за плечо, подскакивает к потолку? Совсем извелся, истинный неврастеник.

Мало того, «смех в студии» бывает поддельным. Они хранят запись, иногда — очень старую, так что нам преподносят мумифицированный хохот. Печальная мысль, правда? «Тот голос слышали в былые дни и повелители, и скоморохи», — говаривал Ките, выключая юмористическую программу.

И этого мало, кто-то изобрел машину, производящую искусственный смех. Специальный служитель нажимает, когда надо, кнопку. Очень удобно для актеров.

Настоящий «смех в студии», видимо, подчиняется каким-то правилам, скорее всего — неписаным, поскольку профессиональные зрители вряд ли умеют читать. Правила эти меняют без предупреждения, что приводит к занятным кви про кво. Скажем, раньше полагалось смеяться при упоминании Бруклина, было в этом районе что-то комическое. Теперь его место занял Техас.

Почему? Неизвестно. Спустили указание — и вот, можете сидеть тихо, что бы вы ни услышали, но если не засмеетесь тому, что техасец спутал шампиньоны с шампанским, вас немедленно уволят. Тайная полиция бдительна.

Однако все не так плохо. Счастлив сообщить, что недавно кто-то выстрелил в телевизор. А на прошлой неделе… Но разрешите мне по всей форме ввести в зал славы Ричарда Уилтона.