Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода - Николай Александрович Добролюбов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но и гуано не удовлетворило графа; не лучший успех имело и пробковое дерево. Молодой граф решил, что отечество тесно для него, и отправился путешествовать. Несколько лет прожил он во Франции и Англии, постоянно находясь в самом лучшем обществе, снискав уважение английских государственных людей и обратив на себя внимание французских литературных корифеев несколькими статьями в «Revue Nouvelle»[443].
Из этих статей некоторые заслуживают внимание именно в том отношении, что показывают развитие и направление идей Кавура в это время. Читая их, вы видите уже не юношу, бессознательно боящегося отказаться от выгод своего положения для общего дела, не наивного либерала, не знающего, куда и во что ему броситься, чтобы прикрыть свое бездействие. Нет, здесь вы видите уже человека серьезного, с пользою прочитавшего многих экономистов, научившегося «благоговеть пред удивительным зданием английской конституции» и добывшего строгие научные основания для оправдания своего поведения. Так, многие из его понятий высказываются в статье: «Des idees communistes et des moyens d’en combattre le developpement»[444]. По основным началам, по строгости логики и широте воззрений статью эту можно сравнить только с знаменитою статьею г. Ржевского «О средствах к развитию пролетариата»[445] (хотя заглавия обеих статей и кажутся противоположными). Конечные выводы Кавура те же самые, если мы хорошо помним, – что и у г. Ржевского: идеи коммунизма (к которому он, по обычаю, приплетает и социализм) суть следствие гнусной зависти низших классов к высшим, основаны на невежестве и в особенности на отсутствии здравых экономических понятий. Средства против них – распространение начал политической экономии и в то же время благотворительность к бедным со стороны богатых. Вот его слова из заключения: «Таким образом – каждому свое дело: философ и экономист в тишине своего кабинета опровергнут заблуждения коммунизма; но их дело не будет плодотворно, если в то же время благородные люди, выполняя на деле великий принцип всеобщего милосердия, не будут действовать на сердца, между тем как наука будет убеждать разум».
Впрочем, биограф Кавура неизвестно почему находит статью о средствах противодействовать коммунизму – не очень хорошею, и уверяет, что «гораздо более сообразно с свойством его гения» было другое произведение: «О положении Ирландии и ее будущности». Здесь, как можно ожидать, он хвалит О’Коннеля[446] за то, за что другие бранят его, то есть за трусливую половинчатость его действий, и, напротив, бранит за всякий шаг, несколько решительный. Гораздо любопытнее суждения об О’Коннеле показались нам в этой статье мысли о Питте[447]. Рисуя портрет Питта, Кавур как бы изображал самого себя, по замечанию его биографов. Приведем же этот портрет Питта, чтобы видеть, каков Кавур, сам себя изображающий.
«Об этом знаменитом государственном муже, – пишет Кавур, – господствует вообще мнение чрезвычайно ложное. Впадают обыкновенно в самую грубую ошибку, представляя его приверженцем всяких злоупотреблений и угнетения, вроде лорда Эльдона или князя Полиньяка[448]. Совсем напротив… Питт имел идеи своего времени: сын лорда Чатама не был ни другом деспотизма, ни поборником религиозной нетерпимости. С умом могучим и обширным – он любил власть как средство, но не как цель. Он вступил в политическую жизнь, ратоборствуя против ретроградной администрации лорда Норта[449], и, едва сделавшись министром, провозгласил необходимость парламентской реформы. Конечно, Питт не был из тех горячих людей, которые, в энтузиазме своем к великим интересам человечества, идут на опасности, несмотря ни на препятствия, воздвигнутые против них, ни на вред, который может произойти от их усердия. Он не был из тех, которые хотят перестроить общество в основаниях при помощи всеобщих начал и гуманитарных теорий. Ум глубокий и холодный, свободный от предрассудков, он не был одушевляем ничем иным, как любовью к отечеству и к славе. В начале своей карьеры он видел недостатки общественного устройства и хотел исправить их. Если бы продолжалось его управление в период мира, то, конечно, он сделался бы реформатором вроде Пиля и Каннинга[450], соединяя смелость и обширность видов одного с благоразумием и искусством другого. Но когда увидел он на горизонте приближающийся ураган французской революции – то с проницательностью, свойственною умам высшим, предусмотрел гибельность демагогических принципов и опасность, которою угрожали они Англии. Разом остановился он в своих предначертаниях реформ, чтобы обратить всё внимание на приготовлявшийся кризис. Он понял, что в виду движения революционных идей, угрожавшего проникнуть и в Англию, было бы безрассудно касаться священного ковчега конституции и ослаблять национальное к ней уважение, принимаясь за переделку дурных частей общественного здания, освященного временем. С того дня, как революция, перешедши за пределы страны, в которой родилась, стала грозить Европе, Питт не имел для себя другой цели, как – бороться против Франции, чтобы воспрепятствовать ультрадемократическим идеям вторгнуться в Англию. Этому высочайшему интересу посвятил он все свои силы, для него пожертвовал всеми другими политическими соображениями».
Характер Кавура и его воззрения определяются уже довольно ясно в этих строках, которые, в самом деле, могут служить объяснением его поведения в Италии, когда он поставлен был лицом к лицу с Гарибальди и «передовой партией» (partito avanzato). Как увидим, вся сущность его политики состояла в том же, за что он превозносит Питта: сначала – желание кое-каких улучшений, планы реформ, а затем – реакция против тех, кто хотел вести эти реформы дальше, реакция, внушенная страхом, чтобы реформы не зашли слишком далеко и не коснулись «основ общественного здания».
Просветивши свой ум и сердце в Англии и Франции, граф Камилло вернулся в любезное отечество, в котором начинало пошевеливаться что-то новое. Кавур начал проповедовать свои либеральные воззрения с большей смелостью… Но всё еще было не пора; в 1842 году он принял участие в обществе для основания детских приютов; но президент комитета, некто Чезаре Салюццо[451], попросил его выйти из членов, для блага общества, которое могло подвергаться опасности из-за такого либерального члена. Десять лет спустя, будучи уже министром, Кавур сам вспомнил об этом в парламенте, не без юмора и не без гордости… Но в 1842
