Охота на НЛО - Виктор Бурцев

Хейти хотел что-то сказать, но не успел. Он вскочил, сжал руками голову, лицо его исказилось… Падая в черноту, он успел заметить, как изменилось лицо Слесарева.

«Боги, ну почему опять? — хлестнула паническая мысль. — Я не должен это забыть! Не должен! Не должен терять сознание!»

И не потерял…

Хейти видел, как в замедленном кино, вскочившего капитана. Как тот поднимает пистолет, направляет его куда-то в сторону леса… Но не успевает. Не успевает! Не успевает!!!

И две маленькие сероватые капли с едва слышным хрустом влетают ему в грудь.

Сергей опрокидывается на спину, рот раскрыт в хрипе. Хейти видит, как земля уходит у того из-под ног, как кренится… Весь мир кренится, рушится и падает вместе с капитаном милиции Слесаревым…

Сознания он не потерял. Просто утратил контроль за телом. Как будто истерзанный мозг все-таки не выдержал, и произошел инсульт.

Хейти лежал на земле и безучастно смотрел на лицо этого странного человека. Обычного милиционера, в жизнь которого он так бездумно вломился. Уничтожил, сломал… И не смог помочь.

Хейти не видел, как на поляну вышел еще один человек в длинном удобном плаще цвета грязи. Не видел, как он развязал первого, связанного Сергеем. Не слышал, о чем они говорили, как начали методично обыскивать труп Сергея и его, Хейти, бесчувственное тело.

Лицо капитана Слесарева удалялось в темноту. Медленно… Хейти слышал его голос, хрипло выводящий что-то про весну… Слышал голос, но уже не видел лица, а теперь и слова песни начали стираться, пропадать.

«Загадки без ответов… — мелькнула мысль. — Загадки без ответов… Почему?..»

Все поглотила слепая тьма.

ГЛАВА 41

В хищной чаше зреет зверь.

— Так что там у вас все-таки в институте было? — спросил бывший комкор, присаживаясь на дощатые нары рядом с человеком в телогрейке. Тот сухо кашлянул, поежился, огляделся. Из бодрствующих в бараке был только бывший литературный критик Сухоцкий, который шагал туда-сюда в проходе и бормотал себе под нос стихи. То ли сам писал, то ли опять Гумилев…

— В институте у нас было плохо, — сказал ученый. — С одной стороны, конечно, вроде бы все в порядке. Я думаю, очень интересную вещь мы там пользовали. Но штука вся в том, товарищ комкор, как этот интерес приложить. Вот динамит: можно им котлован вырыть, а можно и Лувр взорвать… Так и мы. Знаете, что-то они там напутали, когда рассматривали мое дело. Посудите: чем меня держать здесь, постоянно ожидая, что я что-нибудь расскажу, сболтну тайну, проще было меня расстрелять. Тем более и брат у меня шел по процессу Промпартии, и родственники в Германии и Испании имеются… Другой вариант — послать меня в специнститут, есть такие, наш брат ученый там трудится, все больше пользы, чем лопатой махать. Но нет, я сижу здесь.

— Так что там у вас все-таки за штука? — снова спросил военный.

— Сухариком угостите? — ответил вопросом на вопрос ученый. — Я знаю, у вас должна быть черняшка… Вы всегда оставляете кусочек. Нет, не подумайте, я верну… Просто крутит в желудке, сосет…

— Пожалуйста. — Военный порылся в кармане и достал маленький, с мизинец, кусочек черного хлеба. — Грызите.

— Благодарю вас… — Ученый сунул сухарик в рот, причмокнул. — Вкусно… Так чей вы там шпион, а?

— Японского генерального штаба, — улыбнулся военный. — Был два раза в Токио.

— И — ничего?

— Абсолютно. Даже не вербовали. Обидно как-то… Товарищ мой по Гражданской, Ванька Мотовилин, в Италию ездил, так его там задолбали, золотые горы сулили. Сейчас, кстати, в Киевском военном округе, комбриг, говорят, цел пока…

— А шрам у вас откуда такой?

— Шрам-то? — Военный поскреб его пальцем, словно раньше о шраме и не знал. — Шрам с Гражданской. Крым.

— Понимаю. — Ученый еще почмокал, с сожалением проглотил хлеб. Вздохнул.

— Еще хотите? — спросил военный.

— Нет, спасибо. Оставьте себе. Все равно не наемся, баловство одно… Не нужно бы вам ничего рассказывать, раз вы японский шпион, ну уж ладно.

Он устроился поудобнее, зябко поежился и начал:

— 29 сентября 1940 года в воздушное пространство Эстонии, уже вошедшей в СССР, вторгся неопознанный самолет. Мало того, самолет был неизвестной конструкции, а поскольку прилетел со стороны Пруссии, то его и сочли немецким…

ЭПИЛОГ

Мы окутаем всю Землю небесами нашей мощи.

Свою машину Хейти оставил около Балтийского вокзала. В принципе, автомобиль с его номерами должны были пропустить в Старый город без помех, но бить подвеску по булыжнику как-то не хотелось. Мостовые частенько перекладывались из-за проблем с канализацией или прокладки новых кабелей. А поскольку современные дорожные рабочие очень далеко ушли от своих средневековых собратьев, то правильно и ровно класть булыжники им было в лом. А может быть, просто не умели. Вот почему можно было довольно легко отличить участки дороги, уложенные давным-давно, от тех, которые недавно были перелопачены «трудолюбивыми» потомками. По вопросу укладки булыжника в Старом городе существовало даже какое-то постановление горуправы. К сожалению, оное не всегда выполнялось…

Хейти закинул наверх приборной панели карточки оплаты стоянки за весь день. Немного разорительно, но ничего страшного. Кошелек это переживет.

Подержанная, но еще очень хорошая «Ауди» мигнула и тоскливо гукнула вслед уходящему хозяину.

Хейти свернул на пешеходную дорожку. Топать по газону не было особенного желания, ранним утром тут поливалась трава, и ни к чему было мочить ноги.

У подземного перехода валялся на замызганной картонке с утра пьяный бомж. Его мутные глаза неторопливо проводили прохожего, окинули сверху донизу и опустились, уперлись в серый камень плитки. Животное желание спрятаться, когда мимо тебя проходит более сильный. А если спрятаться невозможно, то просто отвести глаза… Глядишь, пронесет. Пройдет мимо человек в форме, идущий куда-то ранним утром. На работу, наверное… Нет ему дела до какого-то бомжа, весь мир которого ограничивается куском серой дорожной плитки и грязной картонкой с синей надписью «Samsung».

Хейти действительно было наплевать на бомжа. Он подошел к только что открывшемуся газетному киоску, купил «Post» и мятную жвачку. Небрежным взглядом окинул симпатичную продавщицу, но ничего не сказал… Что-то удержало. Что?

Сделав пяток шагов, он понял, что. Усмехнулся, чуть осуждающе покачав головой. Продавщица была русская… Бытовой шовинизм, неистребимая склонность человеческого организма. «Ну, может быть, не русская… Разница в чем? — Хейти посмотрел на часы, понял, что не опаздывает, и пошел неторопливо. — Так в чем же все-таки разница? Русская или нет? Или эстонка? Вроде бы нет никакой разницы. А что-то царапает. Ксенофобия? Или просто привычка любого человека делить всех вокруг на своих и чужих? И бояться этих чужих… Бояться? И вот ведь что самое интересное, у них то же самое…»Хейти поймал себя на этом «у них», и мысль куда-то пропала. Вместо нее всплыло детское воспоминание. Когда Хейти был маленьким, он, глядя на других людей, часто ломал себе голову, как думают они? Как они видят его, Хейти, который в свою очередь видит их? Он думал об этом и часто даже расстраивался от невозможности понять этих других людей, живущих вокруг него.

Так куда же это все делось? Куда делось желание понимать? Пусть делить все человечество на своих и чужих, но хотеть понять этих «чужих»…

Бомж поднял глаза и внимательно посмотрел Хейти в спину. Его больше не пугали нашивки на форменной куртке прохожего. Прохожий был далеко, просто стоял и о чем-то думал, рассеянно вертя в руках газету. Да и форма не полицейская, а просто форма охранника. Частная охранная фирма ESS, в которой работал прохожий, обеспечивала всех своих работников униформой.

«Вот как просто. Работал человек в Полиции Безопасности, а теперь в ESS лямку тянет. Спокойно уволился, спокойно работает. Все, что нужно, позабыл… — Бомж прищурился. Если бы кто-нибудь в этот ранний час необычно теплой весны наблюдал бы за грязным, оборванным человеком с разодранной скулой, то он наверняка бы заметил, что бессмысленная пьяная пелена с глаз нищего куда-то пропала, глаза стали цепкими, глядящими в душу. Да и вообще… Вот бродяга приоткрыл рот, быстрый язык облизал обветренные губы. Между губами мелькнули белые, очень ухоженные зубы, которым обеспечен ежедневный уход. — Наверное, позабыл».

Заметить эту перемену в бомже было некому, кроме него на стоянке был только охранник, который ловил остатки сладкой утренней дремы в своей будочке и ничего не видел. А Хейти стоял к бомжу спиной…

Как-то незаметно утренняя тишина превратилась в глухую паузу, заполненную вязкой клейкой массой, уничтожающей звуки. Каждое движение, каждый жест давались с трудом, через преодоление, через сопротивление… Чье?