Безумие толпы - Пенни Луиза

– И что он делал? – Бовуар опустил глаза на фотографию, увидел эти добрые серые глаза. «Что вы делали?»

– Это называлось «МК-Ультра», – сказала доктор Хейг-Йерл. – Звучит сегодня почти смешно. Будто взято из плохого фантастического романа. Подробности вы найдете на этих страницах… – Она показала на стопку бумаг, которые только что принесла. – У нас также есть свидетельские показания нескольких жертв.

Не пациентов. Не клиентов.

Жертв.

– Из них сделали морских свинок, – сказала Мирна. – Он использовал наркотик вроде ЛСД. Связывал их, пропускал через них электричество. Лишал сна. Погружал в кому, иногда на несколько месяцев…

– Бог ты мой… – выдохнул Бовуар. – И никто его не остановил?

– Нет. Никто даже вопросов ему не задавал, – покачала головой Хейг-Йерл.

– Но он их фактически пытал, – проговорил Жан Ги, у которого в голове не укладывались эти объяснения.

– Да, – сказала Рейн-Мари. – Юэн Камерон пытал мужчин и женщин, обращавшихся к нему за помощью. Здесь. В Мемориальном институте Аллана. В Университете Макгилла. На протяжении лет. На глазах у всех. И никто его не остановил.

– Результаты явно удовлетворили ЦРУ, – добавила Мирна. – Опыты Камерона цэрэушники обратили в методы психологической пытки, которые используются и по сей день.

– Боже милостивый, – прошептал Жан Ги.

Он снова посмотрел на улыбающееся доброе лицо на фотографии. И лишний раз убедился, что большинство монстров именно так и выглядят.

Они не прятались в темных углах. Заслуженные чудовища сидели вместе со всеми за общим столом. Убежденные, что никто ни в чем не станет их обвинять, даже если их деяния станут достоянием гласности.

– «Князь тьмы – недаром князь»[95], – процитировала Мэри Хейг-Йерл, угадав мысли Бовуара и проследив за его взглядом, прикованным к фотографии.

Следующий час Жан Ги посвятил жертвам Юэна Камерона. Прочел их истории. О том, как они приходили к нему в кабинет с жалобами на бессонницу, а месяцы спустя возвращались домой, будучи не в состоянии говорить.

Не в состоянии узнать своих мужей, и жен, и детей.

Не в состоянии удержаться на работе, удержать мочевой пузырь, держать на руках своего ребенка.

Он узнал о том, как Камерон связывал их и пропускал через их тела электрический заряд такой силы, что они чувствовали запах собственной дымящейся кожи.

Как он несколько дней подряд не давал им уснуть или погружал в кому на несколько месяцев, пичкал их наркотиками.

Пока их мозги не промывались настолько, что они теряли разум.

И тогда он отправлял их, психически искалеченных, домой. Со счетами за лечение в руках. После чего доктор Камерон принимался за следующую жертву, и так далее.

– И Винсент Жильбер знал об этом? – спросил Бовуар. – Помогал ему?

– Нам это не известно, – сказала Мирна. – Мы знаем только, что квитанция в получении лабораторных животных, уход за которыми поручался Винсенту Жильберу, была завизирована Камероном. Документ относится к середине шестидесятых. Жильбер тогда был молодым, начинающим.

– Да ладно, – поморщился Бовуар. – Не мог он не знать про опыты над людьми.

Рейн-Мари представила Винсента Жильбера за старым сосновым столом в своей кухне после обеда, когда они попивали кофе, коньяк и обменивались историями.

Он держал на руках ее внуков. Неужели теми самыми руками он помогал Камерону мучить людей?

Жан Ги попросил сделать копии некоторых наиболее изобличительных документов, включая злополучную квитанцию. Посетители библиотеки поблагодарили Мэри Хейг-Йерл и отправились в Три Сосны.

В машине они молчали, все забылись в своих мыслях. Дворники лениво, ритмично счищали свежий снег с лобового стекла.

Когда город исчез в зеркале заднего вида и за окнами появился мирный сельский ландшафт, Рейн-Мари открыла папку у себя на коленях и снова посмотрела на компрометирующую квитанцию в получении крыс, обезьянок и морских свинок.

Наверняка еще живы люди, которых Камерон подвергал пыткам. И его коллеги, которые продолжают молчать.

Она прижалась головой к холодному стеклу, глядя на бескрайние снежные просторы. На свет, загорающийся в домах. На леса, поля и горы. На дикую природу. И Рейн-Мари Гамаш захотелось поскорее вернуться домой в Три Сосны.

Изабель Лакост нашла Ханию Дауд в конюшнях.

В одной руке мадам Дауд держала скребницу, в другой щетку.

Лакост остановилась в широком проходе, глядя, как Хания в чьей-то куртке поверх длинной абайи делает неторопливые круговые движения скребницей, потом щеткой гладит бок лошади сверху вниз.

А потом снова и снова повторяет все сначала. Размашистыми, плавными, ритмическими движениями.

В такт Хания что-то бормотала – Изабель не могла разобрать слов, хотя в любом случае вряд ли поняла бы смысл сказанного. Но суть была ясна.

Молитва. Медитация. Заклинание.

Изабель чувствовала нечто в высшей мере умиротворяющее. Тихий речитатив, размеренные взмахи рук, потряхивание гривы и хвоста, терпкий конский запах и аромат сена в тепле стойла навевали покой. Лакост ощутила, что расслабляется.

– Вы знакомы с лошадьми, инспектор? – спросила Хания, не прекращая своего занятия.

– Немного. Ездила девчонкой, но вот удила так и не смогла освоить.

– Это дело сложное. – Хания подошла к лошади с другого бока и теперь могла видеть Лакост. – Кожа, и металл, и ремни. Средства управления.

Лошадь придвинулась к Хании Дауд. Но в этом движении не было угрозы. Казалось, лошади просто нравился контакт с человеком. И это было взаимно.

– Билли Уильямс говорит, что хозяева обержа спасли этих животных от скотобойни, – сказала Хания. – Вот эта – скаковая лошадь, которая перестала быть полезной. Ее собирались забить и перемолоть. Превратить в собачью еду и вкусное угощение для детей.

Она повернулась к другому стойлу, где Билли надевал упряжь на громадное животное.

– Я не совсем уверена, что вон там – лошадь, – доверительным тоном сообщила Хания.

– Верно, – кивнула Изабель, взглянув в ту сторону. – Это Глория. Мы думаем, что она может быть лосем.

Хания удивленно фыркнула и огляделась.

– Какое странное место!

– К нему привыкаешь, – сказала Лакост.

– Как крот к норе.

Хания положила щетку, осмотрела полосы, оставленные плеткой на боку лошади.

– Мы толком не знакомы. Меня зовут Изабель Лакост, я служу в Sûreté. Но вы это уже знаете.

– Да, вы работаете с месье Гамашем. Я вас видела тут.

– Мы можем поговорить?

Хания оглянулась.

– Месье Уильямс готовит сани, чтобы покатать детей, но сначала он обещал мне устроить маленькую конную прогулку. Я думаю, вы тоже могли бы прогуляться.

Не самое любезное приглашение из тех, что когда-либо слышала Лакост, но и отнюдь не худшее.

Несколько минут спустя женщины устроились на заднем сиденье больших красных саней лицом к здоровенному крупу Глории, и на ноги им накинули тяжелую полость. Билли уселся на высоком облучке, пробормотал что-то Глории, которая, казалось, понимает его заклинания. Его волшебные слова. И может быть, его молитвы.

Лошадь поплелась по дороге в лес. Подальше от обержа. Подальше от места преступления.

Хания закинула голову, крупные снежинки падали ей на лицо. Она почти улыбалась.

Сидя так близко к женщине, которая, возможно, будет названа следующим лауреатом Нобелевской премии мира, Изабель обратила внимание на две вещи. На истинный возраст Хании Дауд – та была очень молода – и на шрамы, испещрившие ее лицо. Они напоминали неверно собранный пазл.

– Никак не могу привыкнуть к снегу, – проговорила Хания.

Она не открывала глаз, запрокинутое лицо усеяли капельки влаги.

Маленькие бубенцы на упряжке Глории весело позванивали. Полозья скользили по снегу с шуршанием – шшшшш.

– Расскажите, что случилось с вами в Судане.

– Вам необязательно об этом знать, – сказала Хания небесам.