Россия нэповская - С Павлюченков

Ответ не может быть односложным, поскольку он заключается в обращении к анализу многофункциональности, по сути «антипартийности» того уникального социально-политического явления, которое в разное время носило название РКП(б), ВКП(б), КПСС. Административные, управленческие функции партии были всегда на виду и о них много говорилось, но как правило непосредственному наблюдению бывают менее заметны наиболее фундаментальные свойства. Справедливо сказано, что большое видится издалека.

Власть, воплощенная в партии, сумела на определенном историческом отрезке относительно удачно решить извечную проблему своего гибельного отчуждения от общества. Замкнутые сословия, окостенелые касты, оторванные элиты уже не имели никаких шансов на устойчивое положение и авторитет в обществе XX века, многому наученном революциями XVIII–XIX столетий. XIX век был призван решить глобальную проблему отчуждения власти и собственности от общества в Европе, век XX был должен повторить этот опыт в России. Но европейские нации вырабатывали пути решения этих вопросов, опираясь на собственное историческое наследие. Россия вынуждена была искать свои способы, ибо, как показал кратковременный опыт в начале века, попытки копировать Европу, искать решение в русле капитализации и либерализации страны оказались в состоянии не только усугубить имманентные противоречия российского общества и разложить традиционную систему его государственной организации, но и породить новые противоречия. В итоге не замедлили явиться очередное поражение в военном испытании и нахлынувший революционный хаос.

Исторически большевики были призваны в конечном счете смягчить и эту фундаментальную проблему, проблему отчуждения власти и собственности от общества. И она на известное время была решена в форме сложившегося института «Партии», как совокупного, организованного собственника и распорядителя, при этом, что очень важно, постоянно открытого для притока свежих сил из общественных низов. Разумеется, становление такой сложной и всеобъемлющей общественной структуры не могло не повлечь за собой столь же обширнейших и разнообразных последствий.

По мере того, как после Октября партии большевиков удавалось закрепить свой исторический успех, в нее хлынули толпы проходимцев и ловкачей. Это были нужные партии люди, которые ради обретенных с партийным билетом привилегий и полномочий готовы были исполнять любые приказы сверху и жестокими мерами проводить необходимый разваленной стране принцип централизации государственной власти. Однако партия была не безгранично открыта для подобного сорта личностей, поскольку помимо всяческих удобств для начальства, они приносят с собой тенденцию отчуждения от здоровой общественной основы и загнивание. Партия нуждалась в постоянной живой связи с социальной основой общества, дабы время от времени иметь возможность удалять из своего организма «гнилую кровь» в виде абсолютных разложенцев и усомнившихся оппозиционеров, обновлять ее притоком свежих, рвущихся к привилегиям и административному творчеству элементов из низов.

Особое внимание архитекторов компартии к рабочему классу было вызвано не только ее идеологическим наследством. Само по себе это наследство, набор постулатов, как показывал опыт, было подобно хорошей глине в руках умелого ремесленника, которую можно было мять и лепить как угодно вокруг незыблемого каркаса — сугубо централистического принципа построения и жизнедеятельности общества. И в этом деле не вполне были пригодны социальные элементы, склонные как крестьянство, к хозяйственной, или же как интеллигенция, к умственной, самостоятельности. Требовался слой, обладающий определенными организационными навыками, грамотностью, кодексом морального поведения, но который по своей сути являлся бы зависимым, наемным работником, не обремененным собственностью и не оделенным хозяйственной самостоятельностью. То есть таким, каковым в идеале являлось чиновничество на службе у государства, полностью зависимое от его милостей.

Однако бюрократия не могла стать исключительной основой партии, поскольку именно ей, как силе ассоциированной с государством и наиболее отчужденной от общества, требовался постоянный свежий приток из базовых слоев общества. И в этом случае идеальным донором для нового государственного организма оставался пролетариат, как класс наиболее всего подходящий по указанным критериям служилой государственной бюрократии.

Процесс структуризации новой общественной пирамиды происходил форсированными темпами, в силу довлевшей суровой потребности неупорядоченного послереволюционного общества в рациональной системе социальных приоритетов. Сталин и его аппарат первыми сознательно отнеслись к этой объективной потребности и даже с успехом подтвердили известную философскую максиму о том, что свобода есть познанная необходимость, «оседлав» закономерный процесс, в то время, как их политические конкуренты продолжали мистифицировать в тумане революционной фразеологии по поводу «диктатуры пролетариата» и «бесклассового общества». Именно та пресловутая серость и неказистость, которыми Троцкий постоянно пытался публично уязвить «маленького человека» Сталина, сделали того намного проницательнее и дальновиднее, чем это могли дать самые высокие трибуны для первого оратора партии.

Но этим проблема не исчерпывается. Троцкий постоянно твердил, что Сталин является «олицетворением бюрократии» и как всегда суживал проблему. Сталин, его китель и сапоги являлись олицетворением не только бюрократии, но всего послереволюционного общества. В своей оценке причин возвышения Сталина Троцкий постоянно делал акцент на объективных обстоятельствах: «Диалектика истории уже зацепила его и поднимет его». Его характеристика Сталина как инструмента и олицетворения бюрократии, как человека, обязанного своими политическими успехами собственной посредственности была односторонней. Троцкому просто было не под силу признать, что Сталин элементарно переиграл его в политической борьбе. На самом деле в процессе возвышения Сталина не было ничего «автоматического». «Нужно быть политически и тактически одаренным человеком, чтобы так как он, найти верное течение в бурных водах большевистской политики»[476].

Кадровая, рутинная, но очень своевременная в плане государственного строительства, работа стала главным оружием «чудесного грузина» в борьбе за личную власть. В 1937 году в узком кругу своих приближенных Сталин сказал следующее. «Известно, что Троцкий после Ленина был самый популярный в нашей стране. Популярны были Бухарин, Зиновьев, Рыков, Томский. Нас мало знали, меня, Молотова, Ворошилова, Калинина. Тогда мы были практиками во времена Ленина, его сотрудниками. Но нас поддерживали средние кадры, разъясняли наши позиции массам. А Троцкий не обращал на эти кадры никакого внимания. Главное в этих средних кадрах. Генералы ничего не могут сделать без хорошего офицерства». «Так не мудрствуя лукаво, в редкую минуту откровения вождь рассказал о том, какую роль сыграл аппарат в его восхождении. Вот здесь его смело можно назвать не только великим практиком»[477].

Социально-политический феномен, воплотившийся в таком стратифицированном и многофункциональном явлении, как советская компартия с превеликим трудом поддается идентификации. Привилегированную коммунистическую номенклатуру пробовали называть котерией, кастой, сословием, классом, но следует признать, что ни одно из этих традиционных определений не в состоянии включить в себя все ее главные специфические признаки. Подобного явления ранее человеческая история не знала.

В строгом смысле слова коммунистическая номенклатура не подходит под наиболее распространившееся определение «класса», хотя бы потому, что ее нельзя резко оторвать от остальной рядовой партийной массы, с которой она составляла единый организм, несмотря на то, что ответработники намазывали на белый хлеб спецпайковскую икру в то время, когда рядовые партийцы зачастую не имели и сухой корки. Различие в столовом меню членов партии, т. е. неравенство в иерархии потребления относится к разряду вторичных признаков. Наиболее существенная особенность компартии проявлялась в том, что это была не «партия», не часть, а как раз наоборот, союз частей, некое совокупное представительство всех слоев общества. Из разнообразного арсенала имеющихся определений феномен большевистской партии точнее всего, как ни странно, характеризует архаический термин, к которому привилось иронически-негативное отношение. Сталин называл свое детище «орденом меченосцев» и оказался наиболее точен.

Именно образ средневекого воинственного монашеского ордена с его строгой иерархичностью и вместе с тем — открытостью рядов, с его догматической идеологией и тайными ересями, процветавшими в стенах рыцарских замков, с требованиями суровой дисциплины, ригоризмом его членов и злоупотреблениями мирскими радостями — все это весьма напоминало то, чем являлась партия большевиков в 20–30-е годы. Хотя, безусловно, о полном соответствии века двадцатого веку двенадцатому говорить не приходится.