Полынь и мёд - Лина Манило

вроде бы, но понять, кто рядом сейчас, не получается, как ни пытаюсь. А я пытаюсь изо всех сил, но липкий дурман оказывается сильнее любой воли. Аромат мужского одеколона бьёт в ноздри, внезапная прохлада покрывает мурашками кожу, и меня снова болтает туда-сюда, словно щепку в океане. Когда же это закончится, когда прекратится? Оставьте меня в покое, пожалуйста.

А потом всё стихает, и на смену тяжести и холоду приходит темнота, в которой полным-полно кошмаров и детских страхов. Отголоски чужих предательств и потерь выворачивают наизнанку, и я снова пытаюсь бороться с этим хаосом, силюсь открыть глаза, но ничего не получается. А когда всё-таки удаётся, за окном уже светло.

День пробивается сквозь плотные шторы яркими солнечными лучами, а аромат свежесваренного кофе щекочет ноздри.

Мамочки, что вообще произошло? Ничего не помню… Нет, Виталика помню, герберы проклятые эти, пустоту и холод.

Воспоминания возвращаются ко мне постепенно, точно кто-то бусины нанизывает на леску – одну за другой. Они уродливые, с острыми ранящими краями, и это воображаемое ожерелье душит.

Сначала мы накрывали со Светкой на стол, разговаривали, я пила вино, потом пришёл Виталик. С ним тоже о чём-то говорили, а потом…

Потом пустота. Словно тумблер нажали, и я выключилась. Кажется, кто-то смеялся? Громко спорили, вроде бы… или показалось?

В горле пересохло, и я пытаюсь перевернуться на другой бок, встать пытаюсь, но тело слушается слабо. И зачем я выпила столько вчера? Смутные догадки тревожат сознание, но пока что я не могу сложить пазл – как ни пытаюсь, не получается. Но что-то здесь явно не то, потому что не могло меня так вырубить от двух бокалов вина. Я, конечно, не умею пить и почти ничего не ела, но не до такой же степени.

«Зря ты сказала, что не любила меня никогда», – проносится в голове голос Виталика, а я вздрагиваю. Неужели…?

Резко сажусь, а голова кружится, но я держусь за спинку дивана, чтобы снова не упасть. Мне нельзя, я должна понять, что произошло!

В комнате тихо, и лишь мои наручные часы тикают, отмеряя оставшееся мне время. Сколько его осталось? Не угадать, но секунды утекают, как песок сквозь пальцы, неуловимые.

Господи, уже четыре часа дня! Это что, почти сутки прошли?

Осознания того, что я проспала так долго, а Рома, наверняка, ждёт меня дома, волнуется, заставляет собрать себя в кучку и попытаться встать. О том, почему я голая, стараюсь не думать – слишком невыносимы догадки. Я обязательно обо всём этом подумаю. Но, как и Скарлетт О'Хара, подумаю об этом завтра – сейчас нельзя, а то добром не кончится.

Тело ломит, всё болит, и я ищу свои вещи, а они кучкой у ног сложены. Будто кто-то торопливо срывал их с меня, не заботясь ни о чём, кроме собственной нужды. Господи, дай мне сил не сойти с ума. Дай мне выдержать этот кошмар. Ты же можешь это, да? Если ты есть, помоги, пожалуйста.

Кое-как одеваюсь, а руки дрожат и трясутся, но я не обращаю на них внимания. Пальцы почти не гнутся, но и это ерунда. Всё ерунда, всё пустое – главное, выбраться из этого кошмара.

Когда вся одежда снова на мне, я отталкиваюсь руками и встаю. Снова приступ тошноты и головокружение, но я хватаюсь за выступ в стене, чтобы не упасть. Помогает, слава богу.

Так, по стеночке, я и иду на аромат кофе, словно кто-то проложил для меня невидимую тропинку. Как Гензель и Гретель, иду по следу хлебных крошек.

Свет бьёт по глазам, но он не мешает мне увидеть на кухне свою сестру. Она кажется светящимся изнутри ангелом в лучах льющегося в комнату яркого солнца. Света, одетая в короткие джинсовые шорты и просторную футболку, а в руках у неё белоснежная чашка из любимого маминого дачного сервиза.

Эта чашка – всего лишь крошечная деталь – почти уничтожает. Если во мне, конечно, ещё осталось что-то неразрушенное.

– Проснулась, сестрёнка? – улыбается Света и ставит на кухонный стол чашку. – Я уж думала, ты никогда не проснёшься. Но сон – это хорошо, сон лечит. Ты так много работаешь, немудрено, что от пары бокалов тебя так развезло.

– Что… что вообще произошло?

Я крепко держусь за дверной косяк, вглядываюсь в лицо сестры, а она хмыкает и расплывается в ещё более радостной улыбке.

– Помимо крепкого сна? Жаркое примирение, по всей видимости, – сообщает и достаёт из кармана свой мобильный. – Знаешь, я не думала, что ты так быстро Виталика простишь.

– В смысле? О чём ты?

– Присядь, Ксюша, присядь, – просит, но я отрицательно качаю головой. Нет, не хочу, потому что боюсь, что уже не встану.

Света передёргивает плечами и плавно подходит ко мне. Вся кухня всего три её шага длиной, и через мгновение сестра стоит вплотную ко мне.

– Посмотри, какая прелесть, – тычет мне в лицо включённый телефон, на экране которого какие-то фото. – Вы такие милые с Виталиком. Страстные, жаркие… очень красивые фото, мне нравится.

Несмотря на приступ головокружения и ужаса, смотрю на фотографии, и мир вокруг с громким треском разваливается на части.

Мои и Виталика.

Нет, этого не может быть. Не со мной, не сейчас, не в этой жизни.

– Ты всё-таки дура, Ксюша. Просто дура. Думала, я прощу твоё предательство? Идиотка.

Её слова отскакивают от меня теннисными мячиками, а я всё смотрю на фотографии, на которых Виталик целует меня…

Дальше смотреть не хочу, потому отталкиваю руку сестры и делаю шаг назад. Мне нечего здесь больше делать, мне вообще не нужно было сюда приезжать.

– Тебе самой от себя не противно? – лишь спрашиваю, а Светка удивляется.

– Почему это? По-моему, это ты влезла в мою жизнь и соблазнила мужчину, в которого я влюбилась.

В каждом её слове безоговорочная вера в себя и свою правоту. И я понимаю, что стучаться в её сердце мне уже поздно.

– Ты монстр, просто монстр, – выталкиваю давно созревшие во мне слова, а Света смеётся.

– Я просто никогда и никого не прощаю, Ксюша.