Дэн Сяопин - Александр Панцов

В Тибете же американцы были бессильны. Трумэн не мог действовать там столь же решительно, как на Тайване или в Корее, поскольку не только Мао, но и Чан Кайши считал Тибетское государство частью Китая, и делегация Чана в Совете Безопасности ООН[41] несомненно применила бы право вето на использование международных вооруженных сил в поддержку независимости Тибета. Позже тогдашний правитель Тибета Далай-лама признавал: «Тибетцы, по-моему, безосновательно слишком многого ждали от Америки… Ну а [если бы Чан Кайши] выступил в поддержку тибетской независимости, [то он и его политическая партия] в глазах миллионов китайцев [выглядели бы] национальными предателями»5.

Что же касается европейских держав, то здесь, в Тибете, с начала XX века «первую скрипку» играла Англия, но 6 января 1950 года ее левое, лейбористское, правительство признало Китайскую Народную Республику. На путь признания КНР встали тогда и бывшие английские колонии Индия и Пакистан, не желавшие конфликтовать с коммунистическим Китаем. В результате руки у Мао оказались развязаны. «Сейчас после того, как Англия, Индия и Пакистан признали нас, создалась благоприятная обстановка для вступления в Тибет», — телефонировал он 10 января 1950 года Дэну, Лю Бочэну и Хэ Луну из Москвы, где вел переговоры со Сталиным о заключении «Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи». Именно им он и поручил «освобождение» Тибета6.

Вождь Китайской Народной Республики, правда, не желал выглядеть слишком агрессивным. Ведь Далай-лама как глава буддийской церкви пользовался уважением многих людей в Китае, да и вообще в мире. А потому, исходя из формальных принципов «новой демократии» и единого фронта, Мао настаивал на присоединии Тибета именно мирными средствами. Силу же разрешал применять только как дополнительный аргумент — в случае, если правительство Далай-ламы не пойдет на переговоры. Еще в конце ноября 1949 года он выразил мысль, что Тибет не следует присоединять слишком скоро. «Разрешение вопроса об освобождении Тибета надо отложить до осени или зимы следующего года», — заявил он7. И эту позицию не изменил и после побед на дипломатическом фронте.

По его приказу войска Лю и Дэна к концу марта 1950 года завершили начатое еще в декабре 1949-го «освобождение» только восточной части провинции Сикан, расположенной между Сычуанью и Тибетом, остановившись на левом берегу реки Цзиньшацзян (так в этих местах называют Янцзы). На какое-то время эта водная гладь стала границей между государством Далай-ламы и Китайской Народной Республикой. Немногочисленные и плохо вооруженные тибетские войска, насчитывавшие около десяти тысяч человек, дислоцировались на ее правом берегу, в западной части Сикана.

Мао и Чжоу Эньлай, занимавший после образования КНР пост премьера Государственного административного совета (высшего исполнительного органа власти), в течение нескольких последующих месяцев вели переговоры с тибетским правительством. (Их специальные представители встречались с посланцами Далай-ламы в Нью-Дели.) Но когда стало ясно, что переговоры ни к чему не приведут, Мао отдал Дэну и Лю приказ начать вторжение.

Седьмого октября 1950 года одна из частей 2-й полевой армии численностью в 40 тысяч солдат и командиров перешла Цзиньшацзян. Их цель, однако, заключалась не в том, чтобы взять столицу Тибета Лхасу, а в том, чтобы разгромить тибетскую армию. Что им легко и удалось: через две недели кровопролитных боев тибетская армия практически перестала существовать. Более 5700 тибетских воинов погибли8. После этого за дело опять взялись дипломаты. Что же касается Народно-освободительной армии Китая, то она приостановила наступление за 200 километров от Лхасы, занявшись пропагандистской работой среди пленных тибетских военнослужащих. Им прочитали лекции о социализме и врагах-иностранцах «с длинными носами, круглыми голубыми глазами и светлой кожей», которые «сидели на их шеях и не давали им объединиться с родиной»[42], а потом отпустили домой, дав даже денег на дорогу. С местным населением китайцы тоже обходились весьма предупредительно, пытаясь завоевать их симпатии. За всё, что брали у крестьян и горожан, платили, никого не грабили, ремонтировали дороги и не оскверняли монастыри. «Китайцы были очень дисциплинированны, — признавал Далай-лама. — …Они всё хорошо спланировали»9.

Тибетское правительство тщетно пыталось привлечь внимание мирового сообщества к агрессии, посылая обращения в ООН, США, Англию и Индию. В Организации Объединенных Наций интересы Тибета, не являвшегося ее членом, защищала делегация Сальвадора, однако ее демарш блокировали представители Великобритании, Индии и СССР, после чего 5-я сессия Генеральной Ассамблеи, заседавшая в то время, единогласно исключила вопрос о китайском вторжении в Тибет из своей повестки дня.

В этих условиях тибетцам ничего не оставалось, как направить делегацию в Пекин, где 23 мая 1951 года представители КНР вручили главе их миссии заранее подготовленный китайской стороной текст «Соглашения о мероприятиях по мирному освобождению Тибета» из семнадцати пунктов. Во главе китайской делегации стоял знакомый нам Ли Вэйхань, бывший враг Дэна, к которому когда-то ушла «Золотце» Цзинь Вэйин; в то время Ли исполнял обязанности председателя Комитета по делам национальностей Государственного административного совета.

В этом документе говорилось: «Тибетский народ объединяется и изгоняет империалистические силы из Тибета; тибетский народ возвращается в большую семью [в границах] своей родины — Китайской Народной Республики»10. Далай-лама формально сохранял приоритет в религиозных и внутренних (за исключением обороны) вопросах, но в Тибет вводились войска Народно-освободительной армии Китая, дабы способствовать претворению соглашения в жизнь. Китайские представители в ультимативной форме потребовали, чтобы члены тибетской делегации поставили под соглашением свои подписи, несмотря на то что те не имели на это права[43]. В завершение документ был скреплен официальной печатью Далай-ламы, заранее подделанной пекинскими умельцами11.

Американцы пытались отговорить Далай-ламу от ратификации соглашения, даже предлагали ему убежище, но он принял этот документ, направив в конце октября 1951 года соответствующую телеграмму Мао Цзэдуну. В то время Далай-ламе было только 15 лет, но он уже хорошо разбирался в тонкостях политики. «То, что сжег огонь, возродить можно тем же огнем», — мудро решил он. Это означало, что «поскольку беда пришла с востока, от китайцев, есть только один путь справиться с ней — идти к ним [ханьцам] навстречу, вести переговоры, диалог»12.