Тайна для библиотекаря - Борис Борисович Батыршин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ростовцев вытащил ноги из стремян, перекинул правую через седло, уселся боком, давая седалищу отдохнуть перед дальней дорогой. Высокую кожаную с гребнем-гусеницей каску он пристегнул к луке седла и наслаждался тёплым осенним ветерком, последним дыханием позднего в этом году бабьего лета, насвистывать весёлую французскую песенку. А я сидел и думал тяжкую думу, не дававшую мне покоя с того момента, как мы расстались с Янкелем на Варварке.
Дело, конечно, в «запретной» инкунабуле с изображением загадочного кресла. Ошибка, случайное сходство, совпадение исключались — я достаточно хорошо рассмотрел рисунок, чтобы с уверенностью сказать — да, кресло то самое, в котором мне довелось посидеть в «туманной комнате». И — да, это, вероятно, та самая ниточка, за которой я полез, очертя голову в недра Боровицкого холма — полез, отыскал каким-то чудом и совсем уже, было, держал в руках, когда случился тот обвал. Нет, никаких случайностей, конечно: сработал механизм, встроенный в потолок и стены склепа, где пряталась от людских глаз «чёрная» библиотека. Ломая дверь, мы привели его в действие, а что нас не засыпало в тот же самый момент, то тут дело, скорее всего, в том, что настороженные на незваных гостей ловушки не вполне выдержали испытание временем. Недаром, пока мы торчали в склепе, разбирая древние свитки, в потолке и стенах что-то зловеще потрескивало, живо напоминая мне фильмы про Индиану Джонса…
Между прочим, бесстрашный археолог ухитрялся выбираться невредимым и с добычей не из таких переделок — так почему бы не предположить, что и Опиньяку тоже повезло? В конце концов, мёртвым никто из нас его не видел, а надежда, как известно, умирает последней. Раз нам самим удалось выбраться из-под обвала живыми — учёный математик вполне мог проделать такую же штуку. А значит, есть шанс что запретную инкунабулу он тоже сохранил. Вот только — где теперь его искать, особенно с учётом того, что французы вот-вот оставят в Москву и двинутся по Калужскому тракту на юг — и невоенный люд, какого немало при ставке Бонапарта, двинется вместе с ним?
Кстати, нам ведь ещё предстоит передать Кутузову захваченный у адъютанта Нея пакет. Ростовцев полагает это первейшим нашим долгом, а кроме того, рассчитывает разузнать последние новости о Сеславине и о нашем будищевском отряде — не зря же перед нашим отъездом он приказал оставленному на командовании Веденякину регулярно пересылать для него депеши в ставку светлейшего? Отсутствовали мы довольно долго, около полутора недель — и за это время много чего могло произойти.
Готово, мсье! Можем отправляться!
Я обернулся — гасконец, стоя на крыльце придорожной покосившейся избы, приспособленной французами под кордегардию, размахивал какой-то бумажкой. Пехотинец — маленький, чернявый, босой, в драных полосатых штанах, шапочке-бонетке и солдатской куртке сюртуке на голое тело подвёл ему коня. Ростовцев весело крикнул что-то по-французски, вдел ноги в стремена и рысью направился к тракту. Я проверил рукоятку нагана, привычно засунутого за голенище сапога, и дал лошади шенкеля.
Дорога предстояла долгая.
ЭПИЛОГ
— Барух Ата, Адонай Элоэйну Мэлэх Аолам, Атов Вэамейтив… — голос ребе Менахема прерывался, падая почти до шёпота. — Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Мира, который добр и творит добро. Благословен будь, за то, что дал мужества нашему собрату совершить то, что он совершил. И пусть имя твоё помнят, пока существует наша община и другие общины, которым вскоре станет известно о твоих деяниях.
Огоньки свечей в семисвечниках-менорах едва тлели в тяжёлом, густом, хоть ножом его режь, смраде подземелья, но присутствующие, три или четыре дюжины московских евреев, которую неделю скрывающиеся здесь от творящихся наверху ужасов, давным-давно привыкли. И не обращали внимания ни на тесноту, ни на вечный сумрак, ни на почти непригодный для дыхания воздух. А хоть бы и обратили — воодушевление от радостного события с лихвой перекрывала все прочие неудобства. Мало кто из них мог бы объяснить, в чём именно состоит святость и особенная ценность обретённого свитка Торы — кроме того, разумеется, что любой свиток Торы свят сам по себе, без каких-то особых условий, — но раз ребе Менахем сказал, то кому же придёт в голову усомниться? К тому же, Соломон Янкель принёс и другую добрую весть: захватчики скоро покинут город, и можно будет выбраться наверх и начать строить жизнь заново. Пусть на пепелище, пусть голыми руками, пусть ожидая каждую минуту удара — но их народу к этому привыкать?
Ребе Менахем еще раз склонился к свитку, повторил формулу благословения по случаю хороших новостей о себе или о других, за которые можно и нужно благодарить Бога Израиля, осторожно, словно изделие из тончайшего хрусталя, положил свиток в ящичек, и повернулся к Янкелю. Герой дня скромно стоял в сторонке. Ребе сделал ему знак следовать за собой, и Соломон послушно прошёл в дальний угол склепа, отгороженный рогожной занавесью.
И — замер, едва сдержав возглас изумления, увидав сидящую на табурете молодую девушку восточной наружности.
— Пани Далия? Но как вы здесь…
И осёкся, встретившись с ней взглядом. В глазах Далии плескалось самое настоящее безумие; в уголке безвольно приоткрытого рта поблёскивала в свете свечей ниточка слюны, пальцы судорожно двигались, то сжимаясь, то разжимаясь, то вонзая ногти в ладони, и без того расцарапанные в кровь.
Как я понимаю, ты с ней знаком? — заговорил ребе. Янкель кивнул.
— Эта женщина сопровождала нас в подземельях. Если верить тому, что говорили остальные наши спутники — она уроженка то ли Египта, то ли Аравии, и явилась туда вместе с офицером-мамлюком. Больше ничего не знаю.
Удивительные дела творятся… — ребе покачал головой. — Этим-то что тут понадобилось? Впрочем, неважно…
Он протянул руку и взял Далию за подбородок. Янкель ожидал, что девушка забьётся в страхе, но к его удивлению она подчинилась, и даже улыбнулась — криво, испуганно, но всё же это была улыбка…
— Как видишь, Соломон, она потеряла разум. — ребе Менахем убрал руку и протянул девушке кусочек хлеба, в который она немедленно вцепилась с жадностью изголодавшегося зверька. — Точно то же самое, если ты помнишь, было с моим сыном, когда….
Он осёкся и закашлялся.
— …когда мы по вашему слову засыпали тот тоннель. — закончил Янкель. — Да, по виду она так же безумна. Но ведь Йосик со временем пришёл в себя?
— На это ушло не меньше двух недель. — согласился ребе. — А французы, как ты говоришь, вскоре уходят из Москвы… И поэтому я спрашиваю
