Тёмные пути - Андрей Александрович Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следующая картина подтвердила мою догадку. Женщина, к которой смело уже можно было применять термин «со следами былой красоты на лице», била поклоны в церкви, стукала лбом о пол и плакала. Как видно, каялась, потому что в ней проснулась совесть. А у Салтычихи таковой в помине не было.
Правда, жить бывшая жертва домашнего насилия стала точно лучше — на ее пальцах наконец-то появились перстни и кольца. И, что крайне важно, в мочках ушей покачивались все те же серьги. Скорее всего, верна моя догадка. Нет повода не гордиться собой, научился я выделять в видениях главное.
А окончательно меня убедила в сделанных выводах последняя картина, что мне показал неведомый киномеханик. В ней женщина, которой и так в этой жизни здорово досталось, умерла. Не в своей постели, не за чаепитием и не за игрой в карты. Нет, ее убили ночью на лесной дороге, сотворили это жуткого вида мужики в армяках и с бородами, как видно, местные работники ножа и топора. Собственно, именно топором бедняжке и развалили голову на две части, меня даже замутило от данного зрелища. Сначала они умело и ловко остановили карету, после прикончили кучера и какого-то мальчишку-сопровождающего, а напоследок и ее, уже изрядно состарившуюся, плачущую и молящую о пощаде, отправили на тот свет. Само собой, после того с пальцев немедленно стянули перстни, а из ушей дернули серьги. Отдельно замечу — убийца даже причмокнул, глядя именно на них.
Значит, точно они, таких случайностей не бывает.
Ночную дорогу скрыла пелена, а после снова нагрянула темнота, та, в которую я так неожиданно провалился.
Впрочем, ненадолго. Сначала ко мне вернулось обоняние, потом слух, а за ними нагрянула головная боль, сгруппировавшаяся в затылке. И только зрение как-то не желало составить компанию остальным чувствам, правда, как оказалось, по объективным причинам. У меня глаза завязаны были. И еще руки веревкой опутаны, причем очень туго.
— Засопел по-другому, — услышал я густой бас. — Стало быть, в себя пришел. А, Хранитель? Пришел в себя, верно?
«Хранитель». Хорошо, что неведомый мне покуда человек ввернул в вопрос эту фразу, она многие вещи поставила на свои места. Первое — меня не по отцовским делам прихватили, а по моим личным. Ну а что? И такое может случиться, с малой долей вероятности, но тем не менее. Да, девяностые давно кончились, но в то, что методы тех лет тоже ушли в прошлое, верят только очень наивные люди или подростки. Ничто никуда не пропало, просто теперь подобные вещи не афишируются, про них знают только участники событий и время от времени правоохранительные органы. У нас одноклассницу, Аллу Старцеву, вот так же прихватили в свое время. Причем прямо с пришкольной территории прихватили, огороженной серьезным забором и охраняемой, а на дворе при этом вовсю уже нулевые стояли, на десятые переваливали. Ничего, обошлось. Правда, если верить Юльке, которая с Алкой дружила, а потому узнала тогда чуть больше остальных, неслабо обошлось, в такую сумму, что ее родакам было легче новую дочь состругать, чем эту выкупать.
Впрочем, я пока не родитель, мне трудно о таких вещах объективно судить.
Второе — похоже, меня умыкнули как раз те самые неведомые товарищи, которые за мной следят из тени и на глаза не попадаются. Что-то такое совсем недавно мне Марфа говорила. Выходит, накаркала, ведьма такая. Умыкнули и куда-то везут, ибо мы находимся в машине, конкретно я — на заднем сидении. Кстати, хорошей машине, скорее всего внедорожнике, по звуку мотора слышно.
И третье — у меня все же есть шанс уцелеть, небольшой, но есть, и важно его не прозевать. Ясно, что эти черти собираются использовать меня по хранительскому назначению, и я даже готов пойти им навстречу. Не сразу, разумеется, чуть-чуть покочевряжусь, но в результате сделаю то, о чем они просят. А смысл идти на принцип? Здесь никакого убытка ни самолюбию моему, ни принципам не будет. Зато в случае исключительной несговорчивости мне могут, например, палец садовыми ножницами откусить или дрелью зубы посверлить. Мало ли хороших способов договориться с сильно принципиальным человеком существует.
Вопрос в другом. Само главное — захотят ли они меня после этого отпустить? Ситуация-то скользкая выходит. С одной стороны, я жертва, меня украли, с другой — еще и свидетель. Кто знает, что им надо отыскать, какие ценности? Может, такие, что меня проще после будет прикопать, чем просить держать язык за зубами.
И еще. Шлюндт не раз упоминал, что Хранители кладов — особы не то чтобы совсем уж неприкосновенные, но все же неким ночным законом защищенные. Как его там? Поконом. Уверен, что те, кто меня схомутал, про это в курсе. А может, и про то, с кем я дружбу вожу, тоже. Захотят ли они связываться сразу с двумя кланами вурдалаков, ковеном ведьм и сильно непростым старичком с Остоженки в разрезе того, что им после за беспредел могут обратку включить? Сдается мне, что нет. А если нет того, кто может пролить свет на темное дело похищения Хранителя, то и претензию предъявить не к кому. Так что по-любому выходит, что убить меня проще, чем отпустить. Или на цепи держать, так, чтобы не сбежал.
И тем не менее — в любой ситуации, какой был пиковой она ни казалась, есть выход, главное — не паниковать, не орать вслух или про себя о том, что все пропало и смерть уже смотрит в глаза. Да даже если и так, умереть ведь тоже можно по-всякому, мне так в детстве отец говорил. Можно как крысе в ловушке, а можно так, что и на том свете будет себя за что уважать. Мне второй вариант нравится больше. Хотя еще больше мне хочется жить.
— Чего молчишь, Хранитель? — осведомился у меня обладатель баса. — Скажи чего-нибудь. Все равно придется общаться, так или иначе. Поверь, играть в молчанку смысла нет.
— Да просто думаю, что сказать, — ответил ему я. — Банальность вроде «да вы знаете, с кем связались» или «вот я освобожусь — и вам мало не покажется» не хочется, а что-то другое в голову не идет. Нет, есть еще
