Тёмные пути - Андрей Александрович Васильев

ее портреты еще с институтских времен. Даже с учетом того, что их здорово приукрасили художники, выглядит она там не ахти. Да и имение у нее было пороскошней, чем то, что я видел раньше, там оранжереи имелись вроде, да такие, что на всю губернию славились. На них сама императрица заезжала глянуть еще до того, как начался судебный процесс.

Следующая картина подтвердила мою догадку. Женщина, к которой смело уже можно было применять термин «со следами былой красоты на лице», била поклоны в церкви, стукала лбом о пол и плакала. Как видно, каялась, потому что в ней проснулась совесть. А у Салтычихи таковой в помине не было.

Правда, жить бывшая жертва домашнего насилия стала точно лучше — на ее пальцах наконец-то появились перстни и кольца. И, что крайне важно, в мочках ушей покачивались все те же серьги. Скорее всего, верна моя догадка. Нет повода не гордиться собой, научился я выделять в видениях главное.

А окончательно меня убедила в сделанных выводах последняя картина, что мне показал неведомый киномеханик. В ней женщина, которой и так в этой жизни здорово досталось, умерла. Не в своей постели, не за чаепитием и не за игрой в карты. Нет, ее убили ночью на лесной дороге, сотворили это жуткого вида мужики в армяках и с бородами, как видно, местные работники ножа и топора. Собственно, именно топором бедняжке и развалили голову на две части, меня даже замутило от данного зрелища. Сначала они умело и ловко остановили карету, после прикончили кучера и какого-то мальчишку-сопровождающего, а напоследок и ее, уже изрядно состарившуюся, плачущую и молящую о пощаде, отправили на тот свет. Само собой, после того с пальцев немедленно стянули перстни, а из ушей дернули серьги. Отдельно замечу — убийца даже причмокнул, глядя именно на них.

Значит, точно они, таких случайностей не бывает.

Ночную дорогу скрыла пелена, а после снова нагрянула темнота, та, в которую я так неожиданно провалился.

Впрочем, ненадолго. Сначала ко мне вернулось обоняние, потом слух, а за ними нагрянула головная боль, сгруппировавшаяся в затылке. И только зрение как-то не желало составить компанию остальным чувствам, правда, как оказалось, по объективным причинам. У меня глаза завязаны были. И еще руки веревкой опутаны, причем очень туго.

— Засопел по-другому, — услышал я густой бас. — Стало быть, в себя пришел. А, Хранитель? Пришел в себя, верно?

«Хранитель». Хорошо, что неведомый мне покуда человек ввернул в вопрос эту фразу, она многие вещи поставила на свои места. Первое — меня не по отцовским делам прихватили, а по моим личным. Ну а что? И такое может случиться, с малой долей вероятности, но тем не менее. Да, девяностые давно кончились, но в то, что методы тех лет тоже ушли в прошлое, верят только очень наивные люди или подростки. Ничто никуда не пропало, просто теперь подобные вещи не афишируются, про них знают только участники событий и время от времени правоохранительные органы. У нас одноклассницу, Аллу Старцеву, вот так же прихватили в свое время. Причем прямо с пришкольной территории прихватили, огороженной серьезным забором и охраняемой, а на дворе при этом вовсю уже нулевые стояли, на десятые переваливали. Ничего, обошлось. Правда, если верить Юльке, которая с Алкой дружила, а потому узнала тогда чуть больше остальных, неслабо обошлось, в такую сумму, что ее родакам было легче новую дочь состругать, чем эту выкупать.

Впрочем, я пока не родитель, мне трудно о таких вещах объективно судить.

Второе — похоже, меня умыкнули как раз те самые неведомые товарищи, которые за мной следят из тени и на глаза не попадаются. Что-то такое совсем недавно мне Марфа говорила. Выходит, накаркала, ведьма такая. Умыкнули и куда-то везут, ибо мы находимся в машине, конкретно я — на заднем сидении. Кстати, хорошей машине, скорее всего внедорожнике, по звуку мотора слышно.

И третье — у меня все же есть шанс уцелеть, небольшой, но есть, и важно его не прозевать. Ясно, что эти черти собираются использовать меня по хранительскому назначению, и я даже готов пойти им навстречу. Не сразу, разумеется, чуть-чуть покочевряжусь, но в результате сделаю то, о чем они просят. А смысл идти на принцип? Здесь никакого убытка ни самолюбию моему, ни принципам не будет. Зато в случае исключительной несговорчивости мне могут, например, палец садовыми ножницами откусить или дрелью зубы посверлить. Мало ли хороших способов договориться с сильно принципиальным человеком существует.

Вопрос в другом. Само главное — захотят ли они меня после этого отпустить? Ситуация-то скользкая выходит. С одной стороны, я жертва, меня украли, с другой — еще и свидетель. Кто знает, что им надо отыскать, какие ценности? Может, такие, что меня проще после будет прикопать, чем просить держать язык за зубами.

И еще. Шлюндт не раз упоминал, что Хранители кладов — особы не то чтобы совсем уж неприкосновенные, но все же неким ночным законом защищенные. Как его там? Поконом. Уверен, что те, кто меня схомутал, про это в курсе. А может, и про то, с кем я дружбу вожу, тоже. Захотят ли они связываться сразу с двумя кланами вурдалаков, ковеном ведьм и сильно непростым старичком с Остоженки в разрезе того, что им после за беспредел могут обратку включить? Сдается мне, что нет. А если нет того, кто может пролить свет на темное дело похищения Хранителя, то и претензию предъявить не к кому. Так что по-любому выходит, что убить меня проще, чем отпустить. Или на цепи держать, так, чтобы не сбежал.

И тем не менее — в любой ситуации, какой был пиковой она ни казалась, есть выход, главное — не паниковать, не орать вслух или про себя о том, что все пропало и смерть уже смотрит в глаза. Да даже если и так, умереть ведь тоже можно по-всякому, мне так в детстве отец говорил. Можно как крысе в ловушке, а можно так, что и на том свете будет себя за что уважать. Мне второй вариант нравится больше. Хотя еще больше мне хочется жить.

— Чего молчишь, Хранитель? — осведомился у меня обладатель баса. — Скажи чего-нибудь. Все равно придется общаться, так или иначе. Поверь, играть в молчанку смысла нет.

— Да просто думаю, что сказать, — ответил ему я. — Банальность вроде «да вы знаете, с кем связались» или «вот я освобожусь — и вам мало не покажется» не хочется, а что-то другое в голову не идет. Нет, есть еще