Антология русского советского рассказа (60-е годы) - Берр

— У меня постели на всю деревню хватило бы, да только спать на ней некому. Старик был, дети были, и вот нету никого. — Максимиха вдруг махнула рукой и, подняв фартук к глазам, пошла от сеновала в дом, что-то про себя пришепетывая.

Студент сидел на сеновале на устроенной постели и слушал деревенский, непривычный после тайги гомон, а когда прошла по двору в стайку Максимиха с подойником, он вдруг почувствовал слабое движение сердца в груди, почувствовал себя виноватым перед этой доброй теткой за что-то тонкое и неуловимое, что происходило из поразительной и уму непостижимой разницы между ним — молодым студентом, который видит себя иногда со стороны крупно шагающим в выдуманном, сладком одиночестве по берегу великолепного, неизъяснимо прекрасного, сказочного озера, и ею, толстой доброй теткой в сапогах, которая живет одна в огромном, нелепом для нее одной доме, где она могла бы постелить постель на всю деревню и где ей некому стелить постель, теткой, которую никто не видит, когда она идет в стайку к своей корове вечером в сумерки и утром на рассвете… Он сунулся головой в большую подушку и лежал так, пытаясь сосредоточиться на этой новой для него боли, пришедшей впервые в жизни.

Лежал он долго, как ему показалось, и еще показалось ему, что где-то близко то забытое ощущение, после которого слезы, сердце тукало горячо, торопливо. Он скатился с сеновала, испытывая жгучую потребность сделать что-то такое, такое для этой тетки…

Взлетая на крыльцо особенно ловким, точным прыжком, он чувствовал себя счастливым, а шагнул в темноватую просторную кухню, уже стыдясь своего восторга, не самого восторга, а скорее детскости и легкости его разрешения. И быстрее, чем привыкли глаза к керосиновому освещению кухни, исчезли все эти чувства, как будто их вовсе не было, будто блеснула и упала, сорвавшись с крючка в воду, серебряная рыба.

Посреди кухни стояла высокая красивая девушка и пеленала что-то в белое полотенце. Девушка в упор смотрела на студента. Она пеленала горячую булку хлеба.

— Рано, милый, рано! Еще мы картошек не поставили! — крикнула на него совсем веселая Максимиха. — Вишь, две хозяйки одного мужика накормить не соберут. А каково нам, бабам, если мужиков полон дом?

— Меня зовут Майя! — сказала девушка.

Глаза, улыбавшиеся ему, казались огромными и таинственными, такими их делали тени. Светила в кухне лампа, стоящая на пустом столе.

— Я, может, что-нибудь помогу? Дров наколоть… — промямлил студент и окончательно потерялся.

— Ну и помоги, пойди вот с ней на деревню. Погуляете и придете, и все готово будет. А то она мне под руки суется, шагу не шагнешь.

— Вы знаете, я хлеб золой засыпала, я нечаянно.

Студент совсем смутился и сказал:

— Пожалуйста, мне не трудно. Если надо…

— Ах, какой вы самоотверженный! — засмеялась Майя.

А в сени мимо него прошла она в такой дивной близости,

что он даже посторонился, ощутив ее тепло. И в ней уже не было той смелости, с которой назвала она свое имя и с которой засмеялась минуту назад. Присмиревшая, вблизи она оказалась совсем девочкой.

5

На крыльце были уже сумерки. Светло было только над озером, в просторном небе над ним.

Они неловко помолчали на крыльце. Она спустилась с крыльца и пошла по траве рядом с тропинкой к калитке. Студент вдруг подумал, что целое лето он не видел, как ходят юные и прекрасные девушки. Он смотрел, как она ставит ноги в легких тонких сапогах, как покачивается. На сапогах был странный узор. Она обернулась и увидела, что он смотрит на ее ноги.

— У вас странные сапоги. Сапожки. С каким-то рисунком. У нас таких не носят.

— Это татарский орнамент, — сказала Майя и посмотрела на свои ноги, как будто впервые видела их.

И студент тоже стал смотреть, теряясь от собственной смелости.

— Так вы татарка?

— Нет, но я всю жизнь прожила там. А в Сибири мы второй год с папой. Он геолог.

— Я думал, вы татарка.

— А какое это имеет значение?

— Нет, я просто думал, что вы татарка.

— Лучше пойдемте к озеру, чем здесь стоять. Я там камень такой нашла, как стол.

Она пошла боком к калитке и при этом смотрела на студента, чтобы он не вздумал еще таращить глаза на ее ноги. Он понял это и соскочил с крыльца, опередил ее и открыл и придержал калитку, пока Майя прошла мимо него, независимо глядя в сторону, и вышел следом за ней на улицу, и они пошли молча через улицу вниз, к берегу.

На берегу было холодно. Вода была серой и непрозрачной. Издалека к поселку двигалась, стуча мотором, черная лодка.

— Рыбаки. Сети ставили, — сказал студент. — Я с Еловки на баркасе приехал сегодня, — сказал он, — я прибежал с Гольца, это двадцать пять километров, и потом меня с Еловки Максимов привез. Я хотел поспеть к пароходу.

— Я тоже хотела успеть, — сказала она.

— Я ужасно рад, что он опаздывает, — сказал студент, и сердце у него тревожно замерло.

Она ничего не ответила, повернулась и пошла вдоль берега. Навстречу тянуло холодом. Он шел за ней, хрустел галькой и готовился, решался сказать что-нибудь про стремительную любовь с первого взгляда. Он так и решил сказать про любовь с первого взгляда. «Спрошу ее, верит она в любовь с первого взгляда или не верит», — решился он. Но вышло что-то совсем другое, он начал говорить о том, что одинок в этом прекрасном мире, ах как одинок, и давно уже не верит в счастье. И даже шаги его стали нерешительными и безнадежными, и галька под ногами стала хрустеть одиноко и безнадежно. И когда он остановился, ожидая ее слов, она согласилась с его безнадежностью и одиночеством, но сказала, что у нее все-таки есть надежда, хотя бы на случайное, совсем неожиданное счастье. Возможно, она полюбит кого-нибудь неожиданно, а он случайно полюбит ее? Ведь это все-таки может случиться? Но она конечно, не очень верит в то, что это случится именно с ней.

Они перебивали друг друга, они так быстро соглашались друг с другом, что даже испугались оба, и примолкли, и долго ходили по берегу молча, не веря друг другу и каждый себе.

У озера стало слишком холодно, и они пошли наверх, на деревенскую улицу, где уже не было ни одного огонька и не лаяли собаки. Он мучительно решал, что если не поцелует ее до калитки, то жить ему больше ни к чему. Пусть она