Антология русского советского рассказа (60-е годы) - Берр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гроб везли на Дурном. «За что его так?» — спросил племянницу дядя. «Кого?» — не поняла она. «Дурным зовете…» Вот тут только до нее дошло, как необычна и обидна лошадиная кличка.
Гадая, кто же приехал на Дурном, открыла Полина обитую жестью дверь. В лицо дохнуло горячим паром, вином и котлетами. Играл патефон.
Мишка, в эту грустную минуту
Как тебе мне хочется сказать…
У грязного окошка сидели двое. Разделись — замызганные полушубки лежали на полу.
— А мне что, мне ничего, — твердил один мужик другому. — На мне где сядешь, там и слезешь!
Краснощекую косоглазую продавщицу звали Клашей. Полина поздоровалась. На ощупь открывая сумочку, разглядывала в витринном стекле свое отражение. Кажется, малость переборщила вчера с бровями…
— Печенье возьми, — посоветовала Клаша. Один глаз ее смотрел на Полину, другой на весы. — Сигареты есть с фильтром…
— Не надо сигарет, — тихо сказала Полина.
Увидела в оконце, как к Дурному подошла девушка в телогрейке. Заплатив, быстро вышла.
Девушка собирала недоеденное Дурным сено. Сена было много, она зарывалась в него подбородком.
— Здравствуй, Валечка.
— Полинка! — обрадовалась Валя. — Домой? — Она бросила сено в розвальни, по-хозяйски расправила его. — Садись!.. Стой! Куда?! Стой, говорю! — прикрикнула она на Дурного, который тянулся за клоком упавшего сена. — Садись, не бойся!
Полина глянула на нее — это ей, что ли, «не бойся»? — и спокойно села. Валя легко вскочила в розвальни, несильно ударила вожжой по костлявому крупу.
Сзади прицепился мальчишка. До водокачки доехал, потом спрыгнул и побежал обратно.
Желтое холодное солнце низко висело над белым полем. Летом здесь сплошной стеной стоит кукуруза. Раз Полина наломала с десяток початков, но они были уже старыми — часа два варила на примусе Елена Владимировна.
— Агрономшу привозила, — сообщила Валя, поворачивая к ней свое молоденькое личико. — Обратно в понедельник аж. Но! Пошел! Пошел!
Начался подъем. Дурной сбавил шаг.
— Встать, может? — предложила Полина.
— Сиди! Но уж! Но!
Вниз покатили быстро. Ноги Полины свисали, подпрыгивая на утрамбованном снегу.
— Как ты думаешь, пропишут меня в городе? — спросила вдруг Валя.
— Уходить хочешь?
— А то нет! — И зачем-то ударила вожжой Дурного.
Полине было жаль лошадь и досадно, что она не имеет права сделать Вале замечание. Сузив глаза, смотрела перед собой.
Проехали Пальцево. У крайнего домика двое мужиков долбили яму — один молодой, другой постарше. Оба уставились на них, но тот, что постарше, высморкался и снова взялся за лом, а молодой долго еще глядел вслед…
Все, кто провожал отца на кладбище, были тепло одеты — пальто, тулупы, а он лежал в одном костюмчике… Полина крепко сцепила руки. «Сигареты есть q фильтром».
Матери дома не было. Повесив на забор авоську с печеньем, заторопилась Полина на ферму.
По широкой улице шествовал навстречу бригадир Аморин. Под незастегнутым плащом — фуфайка, под фуфайкой — курточка.
— Приехала? — И на вязаную шапочку ее смотрит.
— Отгул дали.
— А! А у нас тут нет отгулов. — Большелобый, маленький, всю жизнь бобылем прожил. — Мать на навозе…
Полина кивнула и быстро прошла мимо.
Ворота коровника были распахнуты настежь. Лошадь в глубине, женщины с лопатами… Осторожно ступая по втоптанной в грязный снег соломе, подошла ближе.
— Наташ, дочь-то что ж не встречаешь? — сказала Мария Рожкина.
Лопата замерла в руках матери. Все ниже, ниже опускалась она — пока не опрокинулась. К столбу хотела прислонить ее мать, но черенок прошел мимо.
— Давай, — сказала Рожкина, улыбаясь.
Мать не спускала с дочери встревоженных глаз.
— Ты что, мама? Ничего не случилось. — Она засмеялась. — Отгул дали…
Мать медленно кивнула закутанной в платок головой. Полина поцеловала ее.
— Ну, мама! Ты чего? Все хорошо, правда!
— Ты никогда не приезжала, чтоб в середине недели.
— А теперь приехала, — вмешалась Рожкина. — Замуж-то чего не идешь? — спросила она Полину. — Иль в Светополе женихов, что тут, один Сережка Беспалый?
Домой шли быстро.
— Сон какой я видела, — говорила мать. — Пироги, пироги. К новости-то пироги! А проснулась, гадаю, — какая ж новость? И вот ты… — Растерянно остановилась вдруг. — Мне ж дежурить нынче!
Полина взяла ее под руку.
— Где дежурить, мама?
— Да коров охраняем. Нынче черед мой. Вот ты, господи! Кабы знать… К Вере схожу… Вера — она…
Но Вера не могла сегодня. Пришлось-таки матери идти.
Полина легла уже, когда она вошла пожелать спокойной ночи. В тулупе, огромных валенках…
— До шести теперь? — тихо спросила Полина. На высокой кровати лежала она, на двух или трех матрасах.
Мать поцеловала ее в лоб. Потушив свет, тихо вышла.
Слышался негромкий храп: на печи спала квартирантка Люда. Городская девочка, приехала после бухгалтерских курсов по распределению.
На подвешенной к потолку керосиновой лампе с широкими металлическими лепестками лежал лунный блик. От лампы питался небольшой радиоприемничек. Случалось, движок не работал, в темноте и тишине сидела деревня, а отец слушал себе радио.
Где-то вырезал он заметку о чайном грибе — гриб и сейчас стоял в литровой банке на подоконнике, — хотел, чтобы она прочла, но Полина торопилась.
— Потом, папа, потом.
Он сидел на табуретке, сухонький, старый, в очках с треснутым стеклом, а в костлявой руке белел газетный клочок.
Недавно он попался ей на глаза. Она прочла его и раз, и другой, почти наизусть выучила. Ну и что? Все равно не узнает отец об этом. Никогда…
Где-то залаяла собака.
«Что же нет ее?» — тревожно подумала Полина. Мать говорила, что часика через полтора зайдет погреться.
Холодно там. Темно… Страшно. Такая огромная лопата была у нее сегодня…
Полина откинула одеяло. Широко раскрытыми глазами смотрела в потолок. Она не побоялась бы прожить и месяц, и два, как живет сейчас квартирантка Люда, но всегда так… Видеть одного Сережку Беспалого, сидеть все вечера дома… Полина зажмурилась. Нет! Она закончит курсы, поступит на телеграф. Где-то за тысячу километров незнакомая девушка будет выстукивать буквы, а она — читать их на белой ленточке. Как только люди не удивляются телеграммам!
После дежурства ее будет встречать он. И если грустный придет, она незаметно расспросит обо всем, узнает, какие у него неприятности, и так же незаметно успокоит его.
А мама? «Мама — с нами!» — быстро, чуть ли не вслух сказала Полина, прочь гоня нехорошую, недобрую, трусливую мысль.
Что же так долго нет ее? Она повернулась на бок. Луна ярко освещала портрет брата. Ему тут четырнадцать, а когда убили — шестнадцать было, но где же фотографироваться в войну?
Восемь мальчишек из Щеколдина расстреляли
