Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы рассуждаете как прожженный материалист, – сказал генерал, пролистав папку с личным делом Ивана Ильича, – а я приглашу вас к рассуждению идеалистическому, гегельянскому. Вы начинаете с живота, а я начинаю с духа. Так вот: не допускаете ли вы хоть на мгновенье, что дух нашего Ивана Ильича заразился бунтарством? Нет ничего заразнее бунтарства, тем более что теперь бунт перестал быть абстрактной идеей, но сделался материальной реальностью в облике РСФСР. Дитя рождается бунтарем, дитя крушит и рвет все, что попадется ему в руки. Сколько требуется вложить труда, чтобы ребенка превратить из бунтующего разрушителя в созидающего творца? Здесь и книга, и умная игрушка, и добрый воспитатель. Словом, идеологии большевистского бунтарства мы должны противопоставить нашу идеологию разумного созидания.
– Ну так мы ее и противопоставляем!
– Да нет, – поморщился генерал, – мы расстреливаем, делаем карательные налеты, вешаем на площадях…
– Так ведь война! – изумленно сказал полковник. – Как же иначе быть? На шею ведь иначе сядут…
– Да, да… – задумчиво протянул генерал, – потому что бывает часто: начальник с умом боится дурака-подчиненного больше, чем прямого и открытого врага. – Да, да… – повторил он, – видите, как славно все выходит: у меня нет программы, а у вас она на ладошке. Завидую я вам, Анатолий Иванович, право слово, завидую… Да, ну хорошо, разошлите всем нашим центрам установку на обоих беглецов: словесный портрет, приметы и все остальное – и соберите на завтрашнее утро наиболее верных агентов.
А когда полковник ушел, генерал вызвал адъютанта и попросил:
– Перенесите встречу с представителем Генерального штаба Антанты генералом Ферже на сегодняшний вечер. Скажете – вопрос не терпит отлагательства. Переводчик нам не потребуется. И пожалуйста, вызовите мне автомобиль, я хочу поехать отдохнуть куда-либо за город…
Автомобиль Дрыжанского остановился в светлой березовой рощице, возле небольшого, но со вкусом построенного домика, обнесенного невысоким, однако весьма частым забором. Дежуривший в воротах охранник вытянулся перед генералом по стойке смирно, откозырял по форме и в ответ на вопросительный взгляд Дрыжанского показал глазами в левый угол усадьбы: там разбросался сад – яблони и груши.
Генерал пошел к саду, заметив там небольшого человека, который неторопливо и любовно сажал молоденькую яблоньку. Движения его были, правда, несколько резки для настоящего садовода, но чувствовалось, что работу эту человек любит и понимает.
– Здравствуйте, – сказал генерал Дрыжанский, – рад вас видеть.
– Не сказал бы, что я испытываю подобное чувство, – ответил человек, – тем не менее законы гостеприимства заставляют меня приветствовать вас, генерал.
Дрыжанский добродушно хмыкнул, покачал головой:
– Ах, революционеры, бунтари, утвердители, ниспровергатели… Остры вы на язык, остры…
Человек вытер руки о траву, жестом пригласил генерала к скамейке, что стояла под разросшейся вишней, и спросил:
– Что-то выглядите плохо, Станислав Евгеньевич. Сердце?
– Душа, – ответил Дрыжанский. – Душа, мой друг.
– Душу оставим для приготовишек-гимназистов. Излагайте суть дела: я не люблю болтовни.
– Я знаю, – ответил Дрыжанский задумчиво, – кто ее любит, болтовню?
– Ее любят в вашем ведомстве бездарные тупицы.
– Понятие тупица не нуждается в эпитете «бездарные».
– Каждое слово нуждается в эпитете. Понятие, обозначенное дважды равноценным существительным и красочным эпитетом, крепче запомнится слушателем. Точнее сказать – слушателями. Сборища любят эпитеты больше, чем существительные.
– Да, да, – рассеянно согласился генерал и спросил: – Вы читали, кстати, последние газеты Ленина?
– Вы имеете в виду голод, ваше наступление или создание Коммунистического интернационала?
– Я имею в виду последнее.
– Мое участие сейчас невозможно.
– Бороденку отрастите, усы, – посмеялся генерал, – может, и не узнают. Да и потом, забыли все. Про вас у них двое знают, а у нас – один я.
Дрыжанский глянул на потемневшее лицо человека, сразу посерьезнел и сказал уже иным, деловым тоном:
– Не сердитесь. Поймите меня верно. Речь идет о вашем внедрении через заграницу. Вы провалились в Германии, но ведь в Венгрии вас знали как функционера, и вы ушли чистым. Не так ли?
Шальной тетерев уселся на березу.
– Сейчас прекрасная охота на тетеревов, – сказал генерал, – по выводкам? А?
– Нет ничего лучше этой охоты в Сибири… Когда я там был в ссылке, меня выучили охотиться с лайками. Кое-кто склонен считать лайку сторожевой собакой. Это не просто глупость: это невежество. Пойдемте в дом, я угощу вас обедом.
За обедом человек спросил:
– Ну, выкладывайте, какие у вас планы по поводу этого самого внедрения…
– Видите ли, к нам попал в руки один венгерский комиссар.
– Самуэли?!
– Нет, увы… Самуэли, видимо, уже в Будапеште. К нам попал человек, прикрывавший Самуэли, отвлекавший нас на себя.
– Где он?
– Его нет, – ответил генерал, – он смог уйти…
– Поздравляю. Фото у вас с собой?
– Мы его не успели оформить по правилам, все шло чересчур стремительно.
– Еще раз поздравляю.
– Разве что только вот, – сказал Дрыжанский, протягивая человеку дактилоскопическую табличку с отпечатками пальцев Яноша, – правда, мазали ему не тушью, а кровью – это случайно нашли в кабинете Дайниченко.
– Вы еще не убрали этого идиота?
– Увы…
Человек ушел с таблицей в другую комнату, а Дрыжанский увидел, как он начал быстро и очень аккуратно перебирать свою картотеку.
– Ха! – крикнул человек Дрыжанскому. – Идите сюда! Настоящей фамилии его я не знаю, а партийная кличка Янош Перцель. Он заместитель шефа их контрразведки.
Дрыжанский аж присвистнул.
– Вы с ним никогда не встречались?
– Нет.
– Он о вас ничего не знает?
– Из Венгрии я ушел чистым.
– Это шанс, – сказал генерал, – это великолепно. Пойдемте, я расскажу вам, что стоит делать…
Иван начал растирать гусиным салом цыплячью грудь венгерского комиссара и, намазав хлеб маслом, протянул его Яношу, сказав:
– Мало ли, что не хотите? Надо через не хочу. Иначе дуба дадите. Я бы на вашем месте уничтожил эту еду из принципа: она ж буржуазная. Продолжение идеологической борьбы посредством желудка.
Янош улыбнулся.
– Вы добрый человек, – сказал он, – но отчего-то хотите казаться злым и жестоким.
– Повернитесь на живот, прозорливец, – сказал Иван и осторожно снял компресс из листьев и трав с комиссаровой спины. Лицо его сморщилось, и он сказал: – Ничего… подживает. Почему вы считаете, что добрый?
– Потому что это видно. А напускаете известную циническую злость только потому, что человек вашего круга был не свободен от обычаев и нравов общества. Разве вы поначалу не замирали, когда вас спрашивали в гвардейском полку о происхождении? Разве вы не стыдились вашего крепостного деда? Всякий инородный элемент старается приобрести те признаки, которые остальным элементам, так сказать, изначальному
