Солдат - Василий Сахаров

Три дня нас не тревожили, и мы, или отсыпались, или дежурили у госпиталя, куда привезли нашего комбата. Что с нами будет, никто из нас не знал, а гадать не хотелось. Мы просто ждали, и вот, вчера, нас вызвал к себе сам Крапивин, вернувшийся в расположение базы корпуса. Догнать противника наши войска так и не смогли, вышли на границу, и остановились. В лагерь постоянно подходили подкрепления и тут же отправлялись в сторону Зольской. Судя по всему, готовилось мощное наступление на Кавказ, но нас это уже не касалось.

Впрочем, сейчас не об этом, а о нашей встрече с генералом. Когда мы все вместе вошли в кабинет комкора, то Крапивин, ссутулившийся пожилой человек в расстегнутом генеральском мундире, сидел за столом и подписывал какие-то документы. Стоим, не шевелимся, ожидаем, пока на нас внимание обратят. Наконец, спустя пару минут, генерал расписался в последней бумажке, и соизволил поднять на нас свои покрасневшие от недосыпания глаза. Он неспешно оглядел нас и спросил:

— Как настроение, воины?

Ему ответил Исмаил:

— Не очень, товарищ генерал. Сами понимаете, почему.

— Конечно, понимаю, — невесело усмехнулся он, — про ваши бои от самой Зольской я знаю, пленные горцы рассказали, как все дело было, — генерал прервался, почесал небритый подбородок, и продолжил: — Вы отличные солдаты и выполнили свою работу очень хорошо, и даже не смотря на предательство не посрамили нашу воинскую славу. Посему, все вы отправляетесь домой, на вашу бригадную базу в станице Павловской, и примете участие в возрождении батальона спецназначения.

— Разрешите вопрос, товарищ генерал-лейтенант? — обратился я к Крапивину.

— Да, сержант.

— Что насчет тел наших павших товарищей, которые в эти дни погибли?

— Через час они будут похоронены в общей могиле, которая готовится за территорией лагеря. Еще есть какие либо вопросы или просьбы?

— Разрешите наших воинов похоронить отдельно.

Этот сутулый и уставший человек, встал из-за стола, подошел ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза, спросил:

— Зачем?

— Мы хотим поставить на месте захоронения своих друзей памятник, и сделать эту могилу нашей батальонной святыней.

— Ты считаешь, что все остальные, не достойны того, чтобы лежать рядом с вашими погибшими?

— Никак нет, но…

— Нет, сержант, все погибшие в этих боях будут лежать в одном месте, а если хотите поставить памятный знак, то ставьте на общей могиле. Нет никакого разделения меж павшими за общее дело, все погибли по разному, но заодно.

— Я понял.

— Раз так, то в канцелярии получите проездные документы и с первым же конным обозом можете отправляться на родину. Идите.

Покинув штаб, получили необходимые нам бумаги, и отправились на кладбище, расположенное за лагерем. Здесь, в большой яме, вырытой территориалами-штрафниками, лежали обернутые в белую холстину тела погибших. Кто чей, сейчас и не разберешь, и все происходило очень буднично, без всяких речей, отпеваний и прочих ритуалов. Люди жили, люди погибли, и теперь их место эта общая могила на краю базового лагеря Кавказского экспедиционного корпуса.

Все было готово к погребению. Появился офицер, невысокого роста крепыш из разведбата нашей бригады, и с ним наряд бойцов, вооруженных карабинами. Капитан дает команду, и работяги сноровисто закапывают могилу. Спустя десять минут, только невысокий, не более полуметра в высоту, холмик, указывает на местоположение захоронения. Вновь звучит команда офицера, солдаты дали в воздух три залпа из карабинов, а мы поддержали этот последний салют в честь павших, из своих пистолетов. Капитан с солдатами покидает это место, вслед за ним, с лопатами на плече уходят территориалы, и мы остаемся одни.

Наше тягостное молчание нарушает Исмаил:

— Мне служить, всего две недели осталось. Как буду свободен, так на охоту за Геной Симаковым отправлюсь. Сам жить не буду, а гниду эту достану. Матерью своей, которой не видел никогда, клянусь, что убью этого подонка. Если у меня не выйдет, хочу, чтобы им кто-то из вас занялся. Вы как?

— Согласен, надо гада завалить, — подтвердил я. — Если у тебя не получится, я в работу включусь.

— Да, смерть предателю, — это отозвался Север.

— По любому, а за своих братков посчитаться надо, — соглашается Бурый.

— Раз так, то пошли собираться, завтра возвращаемся в бригаду.

Такими были эти дни. Прищурившись, я посмотрел на весеннее солнышко, выглянувшее из-за туч, и еще раз погладил овчарку по голове. Из палатки вышли Север и Бурый с рюкзаками на плечах, и одновременно с ними появился Исмаил-ага, ходивший госпиталь.

— Как комбат? — задал я ему вопрос, и встал с лавочки.

— Нормально, начал разговаривать. Врачи говорят, что знахарь пятигорский, который им занимался с самого начала, просто чудо сотворил, и ему не придется ногу отрезать. Для строя он теперь не годен, но жить сможет вполне нормально. Теперь ему главное отлежаться, слишком много он крови потерял и контузия сильная.

— А сам-то он что говорит?

— Речь у него еще нечленораздельная, но я ясно разобрал слова «удача» и «рад».

— Что обоз?

— Только нас и ждут. Пошли.

Рюкзаки на плечи, и вперед. Конный обоз, пять десятков телег, отправляющийся в Конфедерацию, в самом деле, уже был готов отправиться в путь. Мы заняли свои места на одной из повозок, раздалась команда старшего колонновожатого, которому здесь все подчинялись, и мы направились домой. От всего батальона, не считая раненых по госпиталям и тех, кто был в Павловской, нас оставалось четверо, и для нас четверых война была окончена. Настроение не очень, и радоваться было особо нечему, но нам повезло, мы выжили, и хотели жить дальше, мы были молоды и перед нами была вся жизнь.

Конец Первой Книги.