Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев

его, но у них были винтовки. Пули летят быстрее самых быстрых бегунов. Горячий свинец ударил Сережке в спину. Он запрокинулся, что-то огненно-красное затрепетало перед глазами, и угасающим сознанием он понял, что это бьется на ветру кумачовое полотнище цвета рабоче-крестьянской крови.

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ

Леньку Ловцова приохотил к книгам старик Егор Емельянович, избач и коммунист. Спроси сейчас у сельских ребят, что такое изба-читальня, не каждый ответит, потому что теперь в деревнях и клубов понастроено, и библиотек, и даже кинотеатры есть. А в те времена, довоенные, была изба-читальня. В каком-нибудь шкафчике, сделанном деревенским столяром, хранилась библиотека — пять-шесть десятков книжек. Еще было несколько некрашеных скамеек. Если собиралась сходка или приезжала кинопередвижка, то скамеек не хватало, и бабы и мужики шли в избу-читальню со своими скамейками. Еще был тут стол под красным сатином. За столом во время сходок сидел президиум. А на бревенчатых не оклеенных обоями стенах висели портреты Маркса и Ленина и вставленные в рамки картины «Тачанка» и «Штурм Перекопа».

Такой вот была в деревне изба-читальня. Заведовал ею избач, чаще всего кто-нибудь из местных комсомольцев, а иногда — старый большевик. Кому попало эту должность не доверяли, потому что избач в те времена был на деревне главным, если не единственным, агитатором за Советскую власть.

Егор Емельянович вступил в партию еще в 1917 году, на войне с белыми ему прострелили легкое, да и ревматизмом мучился, — вот и поручила ему партячейка заведовать избой-читальней. По вечерам, особенно зимой, когда работы было немного, народ собирался в «читалку» — послушать, что пишут в газетах. Егор Емельянович, закончив политинформацию, раскрывал книжку. Особенно ждали этой минуты ребятишки, рассевшиеся, как правило, на полу, потому что скамейки занимали взрослые. Избач знал, что нужно ребятишкам: им подай «про революцию». Но детских книжек «про революцию» тогда было очень и очень мало. Может, где-то они и были, но до деревни еще не дошли. Егор Емельянович очень берег тоненькую, в бумажном переплете книжечку под названием «Гаврош». Вот ее-то и читал ребятам, наверное, уже в десятый, а может и в двадцатый, раз. Он доставал ее из шкафа, клал на стол под красным сатином, тщательно вытирал о подол рубахи руки, послюнив палец, бережно переворачивал страницы.

— Ну-с, на чем мы вчерась остановились? — вопрошал он, и ребята хором отвечали, что остановились они на самом интересном: на баррикаде наступила ночь и у восставших совсем не осталось патронов.

Чтение продолжалось. За окном была ночь, посвистывал в щелях ветер, от махорочного дыма, скопившегося в избе, першило в горле, а слушателям казалось, что это свистят пули национальных гвардейцев, что глаза щиплет от порохового дыма, потому что всем своим существом они были там, в далеком неведомом Париже, вместе с Гаврошем переползали от одного убитого гвардейца к другому и потрошили их патронные сумки. Потом приходило самое отчаянное горе: пуля сразила Гавроша, веселого парижского оборвыша, пробила его смелое, благородное сердце.

Самым внимательным слушателем Егора Емельяновича был Ленька Ловцов, деревенский подпасок. А когда Ленька научился грамоте и сам мог прочитать книжку, напечатанную крупными буквами, Егор Емельянович дал Леньке «Гавроша» на дом.

Книжки связали старого коммуниста Егора Емельяновича и пионера Леньку Ловцова на всю жизнь. Именно на всю жизнь, ибо скоро им предстояло вместе умереть за революцию. Умереть страшной, мученической смертью. Но они этого еще не знали…

Когда Ленька с братом Василием появились на лесном хуторе Адрины, в партизанском отряде «За коммунизм», Егор Емельянович, встретивший их, сказал:

— Вот как получается, Ленька: что в книжках читали, то в жизни испытали.

Было все: разведка, походы, бои. Погиб Василий: не вернулся с задания. Ленька и посидеть на могиле брата не мог: где та могила — неизвестно.

Наступила зима. Отряд получил приказ перейти фронт. Егор Емельянович сказал командиру:

— Путь долгий и трудный, мне не одолеть. Я останусь тут. Надежные люди есть — укроют.

Командир не соглашался оставлять больного старика, отдал приказ везти на санках. Но Егор Емельянович был тверд в своем решении.

— Хочешь, чтобы я стал обузой отряду? — спросил он командира. — На это не соглашаюсь. Из-за меня могут погибнуть другие.

Ленька тоже не пошел за фронт. Не мог он расстаться со стариком.

— Нас не тронут, дядя Егор, — сказал он. — Прикинемся нищими, будем ходить по деревням, разведаем, где что, а когда отряд вернется, все расскажем.

— Так и сделаем, — согласился Егор Емельянович.

В деревне Ваши́ их схватили: опознали полицейские. Связали руки и бросили в избу под караул до приезда немцев.

Ночью Егор Емельянович, пытаясь перегрызть веревку на Ленькиных руках, шептал:

— Я брошусь на них, загорожу тебя, а ты попытайся в окно. Я свое прожил, сынок. Спорить некогда, молчи…

Но явился какой-то полицейский чин, велел засветить коптилку. Старика и мальчика развели по разным углам, чтобы не переговаривались. Потом приехали немцы, и их из избы кинули в холодный амбар.

На допрос вызывали по одному. Били остервенело. Егор Емельянович только сказал:

— Мальчишку не трогайте. Случайно встретились на дороге. Незнакомый.

Старика не покидала надежда, что Леньку удастся спасти. Но не удалось. Утром, избитых до неузнаваемости, их привязали к оглоблям саней и погнали лошадей вскачь…

ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

Над Бельскими лесами глухо ворчало небо. Сережка Корнилов не сразу понял, что это приближается война.

— Петь, — окликнул он старшего брата, — пойдем снопы сложим. Дождь намочит — мамка ругаться будет.

— Какой тебе дождь! — рассердился на брата-несмышленыша Петя. — Это пушки, понял?

— Война? Она и к нам придет?

— Откуда я знаю? Может, и придет.

— Петь, давай и мы в войну воевать.

— Нос вытри, вояка. Окоп вот вырыть надо. А то бомбить могут. Принеси-ка лопату…

За деревней они вырыли настоящий окоп. Но война прошла мимо Вышегор. Отгремела над Белым и покатилась на восток. На ребячий окоп наткнулся вышедший из лесу лейтенант Андрухин.

— Вы чьи, мальцы? — спросил лейтенант.

— Свои, — сказали братья Корниловы, уже усвоившие, что отныне люди делятся только на «своих» и «чужих».

— Вижу, что свои. Из какой деревни?

— Из этой.

— Немцы были?

— Не.

Лейтенант усмехнулся: толковые мальцы, говорят, да не проговариваются. Оглядел окоп, маскировку под бруствером, постельку из травы в нише. Кивнул головой:

— Толково. Воевать собрались?

— Теперь все воюют, — сказал старший.

Младший сощурил глазенки:

— А ты почему по лесу ходишь, а не воюешь?

— Позицию выбираю, смелых ребят ищу. Вы мне понравились.

— Ты тоже ничего. С наганом ходишь, не как другие.

Они нашли то, что искали: мальчишки — командира, командир — разведчиков. Андрухин собирал из окруженцев партизанский отряд, взял Петю с собой. Сережка нашел дело сам: собирал