Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Народные критерии разумного потребления зиждятся на высоконравственном принципе — «для себя не в ущерб другим». Отрежь столько, сколько съешь, возьми столько, сколько надо, запасай столько, чтобы не выбрасывать… Уважение к вещи, к продукту — ко всему, что сделано руками, воспитывалось веками как уважение к труду, потому что за каждой вещью народ видел свой, народный труд. Всегда считалось непорядочным обобрать лес, вычерпать рыбу, съесть, захватить, скупить так, чтобы не досталось другому. Всякая н е п о м е р н о с т ь осуждалась. Народные критерии разумного потребления чрезвычайно важны в условиях общенародной собственности, ибо приобретенные сверх меры, сверх потребности вещи не могут быть пущены в «дело», превращены в капитал и, следовательно, обречены на «безделье», на непотребление, на порчу и в конечном счете на выброс, а это не что иное, как впустую растраченные народный труд и народное богатство, что, по логике, должно бы не только осуждаться, а и наказываться. Так что нормы, на которых должно строиться воспитание «померности» и пропаганда «разумного предела потребления», есть.
Всякая мода — испытание на сопротивляемость, а мода под названием «вещизм» еще и на принципоустойчивость. Сегодня, когда золото не лежит свободно на прилавке, заиметь восемь перстней можно только с помощью приятельства. Однажды я пришел в книжный магазин и, зная о поступлении партии новинок, спросил у заведующей, почему не попали книги на прилавок. Заведующая без всякого смущения ответила; «Неужели я откажу своим продавцам, они и так мало получают». Это меня весьма удивило: зарплата небольшая, а книг берут много. Оказалось, берут-то не себе, не такие уж они любители чтения, просто книга для них обменный товар, посредством которого можно «достать» и перстни, и дубленку, и палас, и копченую колбасу, и цейлонский чай. Так приоткрылась завеса: по-за прилавками идет вторая торговля, при которой все моральные принципы побоку, действует только один — приятельство.
В свое время мне не раз приходилось разбирать «торговые» жалобы, и вот какие «картинки» открывались. Первая: в солидном учреждении принято поздравлять сотрудников с днем рождения. Пускают шапку, по кругу и на собранные деньги покупают хрустальную штуку: вазу, салатницу, бокалы и прочее. Хрусталь, как известно, на прилавке не стоит, звонят на базу, а там для таких случаев специально придерживают… Картинка вторая: стою у проходной склада в ожидании председателя райпотребобщества. Подъезжают легковые машины, из машин выходят начальствующего вида мужчины и женщины, направляются через двор к складу, скрываются в дверях и выходят оттуда с коробками, свертками, рулонами — отоварились. Осведомляюсь, как это называется. Председатель райпо, опять же без смущения, отвечает: «Взаимная выручка, иначе — нельзя». Картинка третья: магазин в деревне Орехово. Интересуюсь ассортиментом, в частности, поступают ли на село импортные товары. Завмаг достает коробку с женскими сапожками и говорит: «Вот дали, но без разрешения не велели продавать». — «Какого разрешения?» — «Ну, позвонят из конторы или записку напишут…»
Общая картина складывается такая: дефицитный товар не продается свободно, а распределяется среди н у ж н ы х приятелей и знакомых. А уж они, эти н у ж н ы е, обеспечивают в случае чего покровительство. Приятельство и покровительство — вот те самые темные ночки, под благодатным покровом которых пышно расцветает непомерность.
Ну вот мечтали наши матери о лучшей жизни для нас, и живем мы ныне без нужды, не зная тяжелого труда, — хорошо живем, но довольны ли, нашей жизнью матери? Приведу как ответ еще одно письмо.
«…Я пенсионерка, пять лет назад оставила свой дом, хозяйство, дорогие могилы и создаю вот условия для своих взрослых детей. Боязнь одиночества, бессилие физическое, эти ужасные зимы, такие долгие дни ожидания весточки! Писать молодым некогда, телефона в деревне нет, вот и идешь на все жертвы, чтобы быть ближе к родным, получить хоть немного в возврат того, что вложили в них за всю жизнь. Вот и бросила все, поехала искать защиты от старости у молодых. А стала горничной у внучек, поваром, швеей, снабженцем, кухонной работницей. Девочки не приучены абсолютно ни к чему, с утра под магнитофон одеваются, едят — иначе им скучно! А мои дети только и клянут все на свете — вот устали, работали! Это на всем-то готовом! Вот и думаю, что лучше бы я в интернате жила, пока сила есть, что-нибудь делала бы. Во ведь так страшно умирать на чужих руках. Я похоронила всех своих близких, видела много смертей, может, поэтому и леплюсь к близким. Мне так тяжело быть вдали от родных могил, а дети говорят: блажь, от нечего делать. Почему такая черствость? Вот думаю, думаю об этом. Зачем мне и таким, как я, прогресс и все материальные блага, если их надо оплачивать ценой душевного одиночества?»
(К. Середа, г. Пятигорск)
Добавить к этой исповеди мне нечего. К каждому из нас в старости придет пора раздумий, и боюсь, не стали бы они горькими.
* * *
Говорить о своей земле и не сказать о детях — значит сказать только половину, ибо у земли без детей будущего нет. Сейчас вот, приступив к обновлению древнего российского края, мы первым делом обратили взор на детей: сколько их, какие они, почему покидают свою землю?
И что же увидели? Увы, картину грустную: пустые парты в школах. На моей родной Псковщине число школьников ежегодно сокращается на две тысячи. Деревня без ребячьих голосов — это уже не какая-нибудь исключительная редкость, а обычное, никого не удивляющее явление. Поэтому-то первым и главным пунктом в обширной программе обновления земли и стоят семья и школа. И тут мы волей-неволей вторгаемся в такую область, куда нас ученые педагоги не любят пускать, — в науку о воспитании. А стержнем системы воспитания и предметом педагогических споров является вопрос о б е р е ж е н и я: от чего и как оберегать ребенка?
Но прежде я хочу все-таки сказать о детях моей земли. Утверждение «дети — везде дети» верно лишь в общем смысле, а конкретно — по пословице: «Что ни город, то норов». Место и время делают характер целого поколения. Три года жгла огнем нашу землю война, и ни на один день не стихала народная борьба — целые партизанские корпуса сражались с врагом. В сущности вся Псковщина была фронтом в буквальном смысле слова. А коль война пришла в каждую избу, воинами становились и дети.
Ужасно, противоестественно это сочетание — фронт и дети. Но так было, и это «было» никакой «модернизации» не
