Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко

Битые стекла визжат под ногами». В этом «свисте и гаме» картина окончательно обретает звучание: «В топоте ног все слышней и слышнее / Отзвук парадов на Зигес-аллее. / Гимн легиона тягуч и невесел — / Эхом кабацкого марша „Хорст Вессель“». Заканчивается стихотворение ярким визуальным образом превращения горящих ку-клукс-клановских крестов в свастики:

Крест загорелся, и мечется пламя,

Ветер играет его языками.

Ветер играет, огонь завивая,

Круто концы у креста загибая,

Ветер концами багровыми вертит,

Он над идущими свастику чертит!

Как можно видеть, основной мотив стихотворения (современная Америка — копия нацистской Германии) раскрывается через звуковые и визуальные образы с трансформацией сатиры в мрачную символику — вполне в духе карикатур Бориса Ефимова или Кукрыниксов.

Мы начали с примера традиционного использования словесных приемов, чтобы на его фоне показать, как далеко готова была пойти советская сатира холодной войны по пути формального экспериментирования, начиная с обращения к самым радикальным словообразовательным приемам. Так, в стихотворении «Базы и фразы» специализировавшийся на языковом экспериментаторстве Семен Кирсанов использует аллитерацию для создания кумулятивного эффекта. Чтобы показать, насколько мир застроен американскими базами, он прибегает не только к карикатурным образам («A дядя Сэм / Щетиной баз / Уже оброс / как дикобраз»), но и к разговорным неологизмам, которые должны их оживить: «Исландцы плачут: / „Остров сбазили!“ / Где мы? / На рынке ли? / В лабазе ли?», «Зачем такое / Многобазие? / Намаз творить / Аллаху / В Азии?», «Скажите, / жадный дядя, / Разве / Нельзя прожить / без базобразий?»

Стихотворение Кирсанова подтверждает наблюдение В. В. Виноградова о том, что

комизм дефектно-речевых образований покоится не только в устранении всяких, даже побочных, представлений об их патологическом характере, но и в своеобразной имитации их естественной законности, в утверждении их как языковой нормы, противостоящей грамматическим схемам литературной речи[460].

Виноградов говорил здесь о языковых смещениях в сказе Гоголя, но в вербальной карикатуре мы видим и нечто прямо противоположное: сама «грамматическая схема» используется в качестве остраняющего приема.

В 1950 году, когда Советский Союз находился в острой конфронтации с Западом и в полной изоляции в ООН из-за поддержки агрессии Северной Кореи и Китая против Южной Кореи, а критика ООН в СССР приобрела неслыханные масштабы, пришел срок переизбрания Генерального секретаря ООН Трюгве Ли, что стало поводом для беспрецедентных персональных нападок на Генсека ООН в советской печати. Стихотворение Владимира Дыховичного и Мориса Слободского «Несколько вопросов к Трюгве Ли» — хороший пример вербальной карикатуры, комизм которой основан на использовании имени собственного (Ли) в качестве вопросительной частицы (ли):

Твердят, что мистер Трюгве Ли

Достоин уваженья.

Достоин ли?

Частица «ли»

Здесь к месту, без сомненья.

Твердят, что безупречен Ли,

Что он добряк милейший

И нужно, чтобы провели

Его на срок дальнейший,

И что послужит с жаром Ли.

Но даром ли?

Твердят, что миротворец Ли!

Но вот, знакомясь с пактами,

На пакт военный набрели.

Как быть с такими фактами?

Конечно, всем известен Ли.

Но честен ли?

Твердит везде и всюду Ли:

— Мы делу мира служим!.. —

А янки грузят корабли

Войсками и оружьем.

При этом служит мирный Ли

Не ширмой ли?

Но как бы те, кому в ООН

Давно лакеем служит он,

Елей ему ни лили,

Простые люди всей земли

Не скажут: «Неподкупен Ли!»,

А спросят: «Не подкуплен ли?»

И: «Кто лакей? Не Ли ли?..»

Хотя редуцирование имени собственного до вопросительной частицы и является основным источником комического, используются здесь и другие приемы стиховой игры (неподкупен / не подкуплен, с жаром / даром и т. п.). Грамматика и языковая игра превращаются в настоящий домен сатирических приемов поэтов-карикатуристов. Особенной популярностью пользуется здесь воплощающий «грамматический порядок» алфавит. Превращение обучения детей азбуке в школу войны и убийства стало излюбленной темой советской детской поэзии об американских игрушках в виде атомной бомбы и о том, как американские дети играют в бактериологическую войну и вырастут убийцами. Стихотворению Бориса Тимофеева «Американские азбучные истины, или „Плоды просвещения“» предпослан эпиграф: «В американских школах введен новый букварь, в котором даны следующие пояснения букв: „А“ — атом, „Б“ — бомба и т. д. (Из газет)», а само оно построено, как каталог орудий и способов убийства:

Весь алфавит от «А» до «Зет»

Понятен для ребят:

«О» — ограбленье, «К» — кастет,

«Ш» — шантажист, «Я» — яд…

Само все ясно по себе:

«М» — мучить, «В» — взрывать,

Грабеж — на «Г», подлог — на «П»,

«Ж» — жечь, «У» — убивать…

Характерно, что как только языковая игра завершается, исчезает и комизм: последняя строфа строится уже совсем в ином, не комическом модусе:

Когда же выучил сынок

Букварь весь до конца,

Он выкрал деньги, дом поджег,

И застрелил отца…

В совершенстве приемами языковой сатиры владел Самуил Маршак, стихи которого, будучи буквально прошиты разнообразными тропами, служащими окарикатуриванию объектов осмеяния, поражают изобретательностью. Так, представляя Францию в образе птичьего двора, он наделяет каждого из героев-птиц соответствующими голосами. Главный карикатурный персонаж стихотворения «Птичий двор», де Голль, превращен в петуха, который раньше «был перелетной птицей» (намек на его эмиграцию во время оккупации Франции нацистами), а теперь «бодро петушится». Образ петуха позволяет Маршаку изобразить де Голля претенциозным самозванцем: «Надут де Голль, / Что твой король! / Чего же хочет / Кочет?» Оказывается, продать Францию американцам и втянуть ее в войну: «„Ку-ка-ре-ку! / Марш на Моску!“ — / Поет петух протяжно. / Ему в ответ / Индюк-сосед / „Блюм-блюм!“ — / Бормочет важно». Звукоподражательные эффекты усиливаются, пока ономатопея не превращается в основной прием стихотворения: «„Что тут за шум, / Друзья, у вас?“ — / Шипит гусак Шу-шуман. / „Зерном сейчас / Покормит нас / Га-га-га-гарри Трумэн!“».

Сравнение с птицами (а помимо де Голля здесь действуют три премьер-министра Франции — «индюк» Леон Блюм, «гусак» Робер Шуман и «павлин роскошный» Рене Мейер) не только не проясняет реальных качеств французских политиков или их взглядов, но,