Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Собирательность, с которой мы имеем здесь дело, — «холопы» («скопом», «оптом», «спааки»), «хозяева» (вообще лишенные субъектности) и безымянные «народы» — сугубо функциональна. Перед нами сатира, оперирующая не столько типами, сколько политически функциональными фантомами. Типизация традиционно раскрывает некие стороны реальности; эти же «типы» создаются для того, чтобы ее скрывать. Поэтому они не имеют референтов в политической реальности. Они — продукты идеологической конструкции холодной войны, где (как во всякой военной пропаганде) важны не сложность и разнообразие, но простота и схожесть.
Их квинтэссенция — в символе, который наилучшим образом раскрывается в басне, ведь в основе басенного аллегоризма лежит принцип маски, однозначно номинирующей легко узнаваемые типажи. Читатели не сомневаются в том, кем являются басенные Лиса, Волк или Лев. Традиционно эти типажи-маски не обязательно карикатурны, но в баснях холодной войны это чаще всего карикатурные персонажи. Особо выделяются басни, где узнаваемые типы действуют в актуальных политических ситуациях. Так, в басне А. Малина «Пресс-конференция у Тигра» рассказывается о том, как Тигр напал на Оленя, но за того заступился Слон: «Прорвало великана — / И Тигра хоботом огрел с размаху он; / Тот покатился в заросли бурьяна». Придя в себя после лечения, Тигр собрал «Вралей болотной и трущобной прессы / На конференцию в свой Полосатый дом. / Припрятав когти, хищник вышел в круг — / Невыразимо тихонький и смирный, / На редкость мирный, / Одетый в черный пасторский сюртук, / И загнусавил, поджимая губы» о своем миролюбии, о том, что его оговаривают, что именно Слон, а не он, Тигр, является кровожадным агрессором. «Вы, безусловно, правы! — / Вскричали Коршуны, Гиены и Удавы, / А громче всех визжал и выл Шакал, / Который под шумок оленью кровь лакал…». Как если бы неясно, о каком обитателе «Полосатого дома» идет речь, автор завершает басню словами о том, что «дальше нет нужды, пожалуй, продолжать. / Знакомые мотивы и моменты! / Достаточно бывает прочитать / Иную речь иного президента». Для читателя в 1950 году было ясно, что в роли Оленя здесь оказалась Корея, в роли Тигра — США, а в роли Слона — Китай, хотя патриотично воспитанный советский читатель с легкостью узнавал в нем СССР, фактически стоявший за этой прокси-войной.
Если в этом случае такая двусмысленность (Советский Союз отрицал свое участие в Корейской войне, утверждая, что поддерживает «корейский народ» только морально и дипломатически) была благом, то иногда она приводила к неожиданным результатам. Так, в басне Маршака «Сказка про Курочку Рябу» рассказывается о том, что «У Джона Буля в дни былые / Рябая курочка была. / Яички курочка несла, / И не простые — / Золотые». И вот однажды «Приятель Джона, дядя Сам, / Курятину любивший сам, / Сказал: / — Привычка к яйцам свежим / В преклонном возрасте вредна, / Давай наседку мы зарежем, — / Она червонцами полна!» Наивный Джон Буль доверился хитрому соседу и зарезал курицу. «Яиц не стало с этих пор. / А золота внутри у птицы / Не оказалось и крупицы…» Тогда дядя Сам начал успокаивать Джона Буля тем, что даст «в кредит и за расчет наличный / Отличный / Порошок яичный! / Его десятки тысяч тонн / Доставить может Вашингтон…»
Мораль басни сводится к тому, что «корыстный друг врага опасней. / Он вашу курицу — в горшок, / А вам — яичный порошок!» Басня прочитывается как аллегория на деколонизацию: Британия (Джон Буль) по совету США (дядя Сам) избавилась от своих колоний (Курица, несущая золотые яйца) и осталась ни с чем. Слушать корыстного друга не следовало: выходит, зря Британия начала избавляться от колоний. Вряд ли это то, что хотел сказать Маршак, но двусмысленность басни позволяет (если не заставляет!) прочесть ее именно таким образом. Можно заключить, что даже при недвусмысленной типажности басни ее аллегоричность была чревата потерей контроля за интерпретацией, которая могла приводить к результатам, прямо противоположным ожидаемым.
Одним, однако, эти тексты были схожи — отсутствием саморефлексии. Тем интереснее своего рода метатекст, проливающий свет на этот тип военного письма (с точки зрения «врага»). Взяв в качестве эпиграфа сообщение «из газет» о том, что «на 16-м ежегодном совещании американской ассоциации психологов д-р Гарвардского университета Раймонд Бауэр заявил, что научно-исследовательская работа по изучению советского юмора ныне засекречена», Маршак написал стихотворение «Засекреченный юмор», где говорилось о том, что в Америке по приказу начальства «не только ракеты и бомбы / Отныне секрет сокровенный, / Но даже и юмор под пломбой / Таится в отечестве Твена». А поскольку «секретно ученая каста / Готовит начальству анализ» того, «над чем, почему и как часто / Советские люди смеялись», Маршак решает выдать секрет: «Опасное юмор орудье! / Его не исследуешь лупой… / Смеются советские люди / Над всем, что бездарно и глупо».
Если бы это и в самом деле было так, послевоенный СССР был бы самой смеющейся в мире страной.
Приключения тропов: Политический троллинг доинтернетной эпохи
До сих пор мы рассматривали модусы и приемы вербальной карикатуры, следуя логике форм комического. Теперь мы обратимся к конкретному примеру, чтобы показать, как эти приемы обеспечивали развитие дискурсивных стратегий, которые в эпоху социальных сетей и гибридных войн получили название политического троллинга, понимаемого как злонамеренное нарушение этики коммуникации в различных формах агрессивного, издевательского и оскорбительного поведения. Современный виртуальный (сетевой) троллинг нов в том только смысле, что он осуществляется в новой медиальной среде. Сами же его формы не только не новы, но в том, что касается внешнеполитической коммуникации, изначально являлись составной частью культуры советского ресентимента. Мы попытаемся обозначить эстетическую тропологию политического троллинга. Как мы увидим, инструментарий этого дискурса в период холодной войны включал в себя целый арсенал средств комического.
Выдающимся мастером рассматриваемого жанра был Давид Заславский, один из самых влиятельных сталинских журналистов и доверенных лиц вождя. Меньшевик, бундовец, один из ведущих дореволюционных борцов с большевиками, которого Ленин выделял персонально, публично назвав в 1917 году «клеветником и негодяем», Заславский имел политическую биографию, схожую с биографией Вышинского, и играл в советской журналистике роль, подобную той, что играл Вышинский в советской пенитенциарной системе (тогда же, когда первый выписывал ордер на арест Ленина, второй разоблачал вождя большевиков как немецкого шпиона). И хотя оба успешно перестроились (Заславский, впрочем, успел посотрудничать
