Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко

— тот, кто воспринимает каждый эпизод рассказа как отдельное событие, а не как часть последовательно излагаемого сюжета, а «грамотный» читатель получает удовольствие от распознавания моделей и конструирования смысла на основании сочетаний одинакового и отклонений от повторяющихся схем.

Адресаты советских карикатур, равно как и все адресаты советской пропаганды в самые темные десятилетия, должны были быть одновременно и «умными», и «наивными». С одной стороны, к ним обращались авторы подробных статей на международные политические темы, сопровождавшиеся сатирическими рисунками для облегчения понимания. Предполагалось также, что они нуждаются в многоуровневом объяснении того, как соотносятся между собой герои рассказа и события, в которые они оказываются вовлечены. Вместе с тем от них ожидалось, что они смогут расшифровывать коды каждой карикатуры, узнавать типажи и отдельных персонажей и верно понимать отношения между ними. С другой стороны, абсолютно «наивное» прочтение предполагало, что интерпретативный фокус будет на текстах, объясняющих положение дел; абсолютно «грамотное» прочтение не нуждалось ни в чем, кроме изображений.

Правильно подготовленные советские читатели — это те, кто мог верно «читать карикатуры». Они должны были уметь распознать самых разных западных лидеров, которые часто изображались в компании с другими персонажами и в достаточно сложных ситуациях; они должны были быть знакомы с содержанием речи Маршалла в Чикаго (рис. 6) и знать, как связаны между собой Уинстон Черчилль, Гектор МакНил и Эрнест Бевин (рис. 8), — иначе карикатуры просто не могли бы достигнуть желаемого эффекта, поскольку семантика режима и дискурса холодной войны в целом зависела от способности читателей доказать свою «грамотность», верно интерпретируя изображения как часть более масштабной схемы, вообще без помощи текста или с минимальной его помощью. В этом случае момент удовольствия, который приносит с собой понимание юмористического заряда той или иной карикатуры, является не столько результатом оценки искусного искажения реальности художником, сколько осознания того, что предсказуемо смешные герои остаются таковыми вне зависимости от того, что приносит с собой день, ибо являются воплощением отклонений, превращенных в норму.

Вместе с тем недостаточное знание действительного соотношения сил на международной арене в некий определенный момент не обязательно станет препятствием к пониманию смысла текста или изображения. Те читатели, которые могут читать изображения «этимологически», то есть те, кто может опираться на прошлые ассоциации, связанные с определенной единицей значения (каковыми в данном случае являются герои карикатур), — «грамотны» не вопреки, но благодаря тому, что они недостаточно знакомы с происходящим в мире. Они знают, что повторяющиеся схемы гораздо более важны, чем незначительные изменения в этих схемах, являющиеся результатом развития событий в определенный момент. В конце концов, особенность карикатуры именно в том, что она «всегда четко и ясно разрешала тот или иной политический момент даже перед теми, кто менее всего посвящен в события политического дня»[448].

Согласно этой точке зрения, карикатуры воспринимаются как смешные из-за практически моментального узнавания индивидуумов как типов. Неуклюжие, глупые, толстые, уродливые персонажи предсказуемо смешны и поэтому незаменимы для передачи представления о сути «последних приключений». Если уже хорошо известно, что Даллес падок на дешевые услуги, что инфантильный диктатор Испании с раздутым самомнением не в состоянии сделать ни шагу без поддержки со стороны или что генерал Макартур — кровожадный мясник, то нетрудно «понять суть шутки», когда эти герои, смешные и жалкие как всегда, появляются в новых ситуациях. Европейцы неизменно подобострастны, всегда готовы услужить заокеанскому господину; Франко ведет себя, как подросток-хулиган, страдающий комплексом неполноценности и пытающийся завоевать уважение «хозяев жизни»; Макартур не устает надеяться, что мир примет его как «голубя мира», хотя истинная его натура отнюдь не миролюбива; американский госсекретарь Дин Ачесон подобен крысе.

Те из читателей, кто по какой-либо причине затруднялся в немедленном опознании (прото)типов сатирических рисунков и кого поэтому можно было причислить к числу «наивных», так как они нуждались в детальном объяснении контекста, к которому отсылал тот или иной рисунок, тоже были по-своему «грамотны» — или, по крайней мере, информированы. Они могли ознакомиться с аналитическими статьями и новостными отчетами, предшествовавшими карикатурам или обрамлявшими их, что помогло бы им понять, почему это действительно смешно, когда генерала Макартура хвалят за мирные инициативы, когда Испания Франко присоединяется к плану Маршалла, и почему французские политики действительно ведут себя как проститутки в контактах с США. В этом случае комический эффект будет функцией реакции на поведение определенных индивидуумов в определенной ситуации. Так, например, изображение визита Даллеса в Париж, чтобы решить, кого из французских политиков поддержать в их борьбе за власть, должно смешить, потому что оно вскрывает истинную суть отношений между Францией и США. Вид Франко, держащегося за трость высокопоставленного американца, должен вызывать смех как иллюстрация намерения американцев расширить зону влияния плана Маршалла, включив в нее Испанию. Помятуя о словах Ачесона, нельзя не рассмеяться, когда генерал Макартур показывает свое истинное лицо. Карикатура на Ачесона-крысу должна быть прочитана в контексте американских действий в Корее. В случае совершенно «наивного» прочтения, интерпретативный акцент будет на текстах; «грамотный» же читатель сосредоточится на изображениях. Эта модель противоположна традиционному убеждению в том, что способность воспринимать тексты требует более высокого уровня грамотности, чем способность понимать визуальные образы. И в этом тоже структура советской пропаганды отличается от традиционных герменевтических практик.

Хороший пример того, как и почему взаимоотношения между рисунками и текстом были ключевыми для советской пропаганды, можно найти в карикатуре Бориса Ефимова, иллюстрировавшей статью об использовании биологического оружия в Корее («Известия», 25 марта 1952). Карикатура представляет Ачесона в качестве особо отталкивающего вида крысы, держащей флаг, отдаленно напоминающий американский. Вместо звезд и полос на знамени — отпечатки крысиных лап и колючая проволока; короткий текст посвящен «зверствам, беспримерным в истории человечества», которые американцы учиняют в Корее. «Грамотный» читатель увидит в карикатурном изображении политика очередной пример более или менее искусной анимализации антигероев и аллюзию на природу американской политики вообще и будет подготовлен к прочтению текста. Но та же карикатура может быть воспринята как лишь очередной эпизод в серии комических картинок об Ачесоне-крысе и об американцах, готовых использовать биологическое оружие против всех и в любую минуту. «Наивное» восприятие этого рисунка требует прочтения текста для понимания иллюстрируемой ситуации: крыса изображает одного из «пораженных чумой союзников», о которых идет речь в тексте. Это определение врагов Советского Союза соответствует тону карикатуры в том смысле, что и словесная, и графическая насмешка — это не просто оскорбление, основанное на метафоре; это каламбуры по определению Артура Кестлера, то есть приглашение рассмотреть что-либо «с двух одинаково логичных, но взаимоисключающих точек зрения»[449]. Карикатура — графический