Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Типично советский прием — использование синекдохи (которую некоторые исследователи считают присущей тоталитарному сознанию как таковому)[422], когда любое обобщение использовалось для описания внешних врагов. С точки зрения Москвы, эти люди были не просто частью системы, в которой они жили; они были самой системой, а потому любое их действие противоречило основам рационального поведения и наглядно доказывало, что законы их мира отличаются от тех, которыми руководствуются нормальные, честные граждане мирных, прогрессивных стран. Американский госсекретарь Джордж Маршалл нарушил принципы международного права и самые естественные законы, регулирующие течение жизни в ее биологическом понимании; он превращается в паукоподобное существо (рис. 6). Американское правительство фактически потеряло право на доверие международного сообщества, после того как причислило изучение советского юмора к секретным проектам[423]. Поставив подпись под предательскими договорами и согласившись распространять ложь о Советском Союзе, практически каждый западный лидер погрешил против требований обычной человеческой порядочности и самого права причисляться к роду человеческому[424]. «Задача художественной типизации состоит в том, чтобы все детали образа сделать выражением внутренней сущности»[425], — объясняла статья о типическом в Большой советской энциклопедии издания 1956 года. Подобная двойственная природа типического, когда внешние маркеры должны являться проявлением внутренней сущности субъекта, отражает фундаментальные принципы сталинского универсума вообще, где, по словам Игаля Халфина, предполагалось, что «все внутреннее должно находить внешнее проявление»[426]. Этот же принцип и в основе жанра карикатуры. Обычно внешние проявления внутренней сущности не могут быть частью собственно физического тела изображаемого. Эта функция отдается, например, различным аксессуарам, по которым легко узнаются почти все стандартные типажи в советских карикатурных иллюстрациях международного политического положения: шляпы-котелки, долларовые банкноты, толстые кошельки, сигары, брюки с лампасами, маски, скелеты политиков и диктаторов прошлого. Нередко подобные внешние маркеры внутренней сущности не просто внешние по отношению к человеческому телу, но относятся к иному биологическому виду: паучьи ноги, свиные рыла, собачьи морды… В примерах, рассматриваемых здесь, практически нет разницы между уподоблением людей животным и использованием аксессуаров. Эти аксессуары указывают на принадлежность к определенному (социальному) классу, все равно как изображение того или иного политика с обезьяньей мордой или рылом свиньи указывает на принадлежность к чуждому человеческой сущности биологическому виду. Социальный класс и биологический вид становятся неразличимы. У капиталистов жирные щеки и толстые животы по той же причине, по какой у пауков много ног; для империалистов зло усмехаться — так же естественно, как для свиней — хрюкать.
Ставя знак равенства между внешним видом и символическими маркерами, обозначающими место объекта изображения в мире, карикатуры переворачивают традиционную условность символических механизмов, согласно которой «„имена“, „титулы“, „знаки отличия“ прочитываются как семантически надежные источники информации [о том, кем является их носитель], в то время как внешность лишена семантического наполнения»[427]. В политических карикатурах внешность обретает значимость, само физическое тело изображаемого человека превращается в знак отличия или по крайней мере — в маркер социальной роли, в то время как действительные маркеры социальной роли становятся продолжением телесности: не подлежащие изменению, фиксированные, неизбежные. Де Голль такой высокий (рис. 1), потому что его «терзает вопрос: как бы прорваться во власть?»; Черчилль толстый и не расстается с сигарой, потому что он — воплощение капиталиста; у Трумэна определенный стиль прически, потому что он — копия Гитлера, и так далее.
Чем менее изображаемый тождественен самому себе как человеку, и чем больше признаков, определяющих его принадлежность к общей категории, тем проще классифицировать носителя типичных качеств и знаков как занимающего определенное место в четко определенной структуре мира. Подразумевается, что карикатуры отражают истинное положение вещей более точно, чем фотографии, ибо «фотография передает фрагментированную действительность, а художники [включая карикатуристов] отбирают, составляют в единое целое и создают синтез действительности, то есть более достойную и правдивую картину, чем на то способна бы была фотокамера»[428].
Враг в рисунках: Отражение настоящей действительности
Поскольку самоопределение системы, производившей рассматриваемые здесь образцы политических карикатур, зависело почти исключительно от того, насколько успешно она противопоставляла себя внешним врагам, эти рисунки и фотомонтажи должны были быть не столько интерпретацией характера изображаемых людей, сколько учебником для понимания происходящего в мире. В этом было их основное отличие от традиционных харáктерных карикатур. Работы в самом, казалось бы, несерьезном и наименее реалистичном жанре советской пропаганды сопровождали самые что ни на есть официальные репортажи и отчеты, и логично было поэтому, что карикатурные изображения западных лидеров заняли место их портретов и «любые официальные сообщения, газетные статьи или радиопередачи о современной жизни за рубежом очень часто вызывали зрительные ассоциации именно с карикатурами»[429]. Если помнить об этом, то утверждения Бориса Ефимова о том, что «советские карикатуры этого периода, как в зеркале, отражают бодливые физиономии империалистов» и что «карикатурист сразу „докапывается“ до сути факта, срывая покровы, которые предназначены для того, чтобы эту суть скрыть»[430], не кажутся умышленно противоречивыми. Речь идет о «гиперреальности типического», когда черты, определенные как характерные и неизбежные для определенной группы, становятся более реальными, чем те, которыми представители этой группы обладают в действительности[431].
Безумные империалисты, носящиеся с планом Маршалла, выглядят, как колорадские жуки, просто потому что они делают то, что является нормальным для колорадских жуков: портят и разрушают. Газетный репортаж, которым сопровождается карикатурное изображение, превращается в метафорическое описание страшной чумы, от которой страдает Европа. Свинья со знаками отличия Вермахта, разрывающая рылом Европейское Соглашение (фотомонтаж А. Житомирского, 21 марта 1953), может быть, и не существует на самом деле, но ее присутствие на газетной странице показывает, какова сущность европейского договора на самом деле. Джон Фостер Даллес похож на свинью, потому что ведет себя, как свинья. Мы видим иностранных лидеров, красящих Белый Дом в коричневый цвет (рис. 11), потому что это именно то, чем они занимаются в действительности. Согласно этой логике совсем не важно, есть ли исторические свидетельства того, что западные лидеры вступали в сговор с нацистами; даже если этого не было на самом деле, от них вполне можно было бы ожидать подобного поведения, ибо это соответствовало бы их природе, и поэтому такое предположение (более того — утверждение) абсолютно правдиво, ибо оно основывается на понимании, которое глубже, чем просто знание фактов. Даже если Линдон Джонсон не говорил голосом мертвого Геббельса, он бы это делал, если бы это было возможно, а потому указание на эту связь
