Булатный перстень - Дарья Плещеева

— Ан знаешь. Она к тебе прибежала. Что за дело? Отчего тут слоняешься? Ты не здешний, здешних я всех знаю.

— Жду товарища. Должен издалека вернуться. Вот брожу у его дома.

— Которого дома?

Ероха показал пальцем.

— В этом доме для тебя товарища нет. Там знатная повивальная бабка проживает и верхние квартеры для своих держит, кому надобно при ней пожить. А в нижнем жилье лавка, да две старые вдовы, что ее содержат, да отставной майор, глухой, как старый тетерев, ему лет под сто будет. А повитуха такая — все графинь да княгинь пользует…

— И что мне до нее?

— Бас ховрейкино рыжевье уначить затеял? — вдруг спросил Катеринин дяденька.

Слово «рыжевье» Ероха знал, а о прочих — догадался по одному тому, как они прозвучали — тихо и грозно.

Здесь, на Мещанских, всякий народ крутился, и ничего удивительного в том, что столкнулся с ворами. Другое дело — воры приняли Ероху за своего.

Он помолчал, прикидывая, как быть. Сказать, что не собирается грабить госпожу Ольберг, а караулит Нерецкого, — именно это и сочтут враньем. А ежели признаться, что хочет совершить налет на квартиру во втором жилье, полную дорогих вещей, так из этого может выйти польза…

— Скарай, — шепнул Ероха. — Подсобишь — дуван разделеманим.

— Ого!

— Так-то.

— Ховрейка то приедет, то уедет, девка рым сторожит, сказывали, порой бегает ночевать к хахалю, тут-то и раздолье. А хахаль приезжает и ждет ее в третьем жилье, — сказал Ероха. — Надобно уследить, когда приедет.

И, ничтоже сумняшеся, дал описание Нерецкого — рост средний, лицо чистое, худое, брови черные, нос прямой, сложение тощее.

— Не хило, — согласился дяденька. — А шиварищ басвинский? Что буклу притабанил?

— Не в доле, — брякнул наугад Ероха, предположив, что буклой названа дубинка.

— Ну так в шатун похряли. Обмыть надобно!

— Некен, — ввернул словечко Ероха. — Следить кто будет?

— Карючонок масвинский, — дяденька указал на Катерину.

— Некен. Слушай, дядя, я по-байковски не растолкую, — объявил Ероха. — Ты уж потерпи, я по-русски скажу. Сдается, не я один на то рыжевье глаз положил. Девкина хахаля и другие выслеживают — когда притащится и ее к себе в постель заберет. Это я точно знаю. А может, и для чего другого он им нужен. Оттого и дубинку ношу — всякое может случиться.

— Ты не из простых, — сказал на это дяденька. — Речь у тебя господская. Наш брат так гладко не толкует.

— Не из простых, — согласился Ероха.

— Меня не обелберишь!

— Да и незачем.

— В доле мы, стало быть?

— В доле, — подтвердил Ероха.

— Тогда жди, ховрячок. Я своего жулика пришлю в помощь. Во двор-то можно и с переулка зайти, там калитка и проход за сараем.

— Знаю.

— Побудь с ним, племянница, — велел дядюшка. И ушел неторопливо — вовсе не похожий повадкой на того чухонца, которым прикидывался днем.

— Ловка ты, — похвалил Катерину Ероха.

— Ловка, — согласилась она. — Ты, сударь, нарочно три дня не брился, чтоб на кабацкую теребень походить?

Ероха просто-напросто не имел такой возможности, но кивнул — пусть девка видит, какого сокола подманила.

— Коли тебя обрить — ты молодец молодцом. И косица в шапке, чай, вороная и густая?

Он опять кивнул.

— Поладишь с Ворлыханом — и со мной поладишь, — пообещала она.

— Он твой дядька?

— Седьмая вода на киселе. А из его рук кормлюсь.

Дяденька Ворлыхан слово сдержал — прислал парнишку, потом еще одного. Втроем они с Ерохой ждали Нерецкого, но он не приехал.

Человек, направленный Ржевским на подмогу, был отослан назад со словами: сам-де справляюсь, опасности пока нет, ночевать можно в сарае, который указали добрые люди, и они же помогут при появлении Нерецкого, а вот что нужно сделать — предупредить купца Разживина, что на его ювелирную лавку воры нацелились, вьют петли вокруг нее и наверняка сбивают с толку младшего из приказчиков.

Во всей этой дурацкой истории Ероху больше всего смущала необходимость посещения винного погреба с ворами. Он и так, и сяк от этого дела уворачивался. А Ворлыхан, как нарочно, одно заладил: в шатун похряли!

Этого матерого шура Ероха все же побаивался. Ворлыхан же явно лелеял какие-то сложные замыслы. Видимо, ему в шайке недоставало человека, умеющего вести себя по-господски, который может быть вхож в почтенные дома; ежели этого человека умыть, побрить, нарядить щегольски да парик с высоко взбитым тупеем а-ла-кроше на голову нахлобучить, то мог бы хоть при дворе блистать!

Эти замыслы он, видимо, открыл племяннице. Катерина то появлялась, то исчезала, дразнила, а не давалась. То есть всяко показывала: вот станешь совсем наш, тогда и потешимся.

Нерецкий основательно застрял в Москве. Ржевский еще раз присылал человека, который, явно по хозяйскому приказу, Ероху обнюхал, убедился в его трезвости и тогда выдал деньга на прокорм — тридцать копеек. Этих тридцати копеек достало бы на неделю трезвой жизни, если питаться сытно и без лишней роскоши, а если вовсе без роскоши — то трех копеек в день было бы довольно.

Ероха велел передать — еще какие-то загадочные люди мельтешат вокруг дома, поднимают шум на лестнице у двери Нерецкого. И дал приметы молодого смазливого детины, очень шустрого, сумевшего как-то подольститься к пожилым сестрам, владелицам мелочной лавки. Эти сестры, едва завидев Ероху, шарахались, плевались и крестились, а у него, вишь, получилось.

Чуть ли не целую неделю спустя после знакомства Ворлыхан заявился на Вторую Мещанскую поздно вечером, да не один, а с двумя товарищами по ремеслу. Ероха как раз дремал на лавочке во дворе, поджидая парнишку-жулика, который должен был его сменить.

— Ну, пошли, — сказал шур. — Праздновать будем!

— Что праздновать?

— Так ты ж еще не знаешь! Наш человек пришел из Кронштадта, там транспорты с ранеными встречают. И во все колокола звонят — шведов отогнали! Была баталия, целый день бились — отогнали! Ну, грех не выпить! Похряли в шатун, ховрячок! Ну?

Все смешалось в Ерохиной голове — восторг и отчаяние, торжество и ужас.

Выпить во славу Российского флота — сам Бог велел. Так ведь одной чаркой не отделаешься. Даже шуры в шатунах пьют по всем правилам — сперва за государыню, желая ей многолетия, потом за наследника престола, и далее — пока не опустеет купленное за три рубля на всю ватагу ведро водки.

И чем все это кончится?

Как-то так вышло, что Ворлыхан, облапив Ероху за плечи, повел его в винный погреб у трактира «Ревельского», тут же, неподалеку, и не было сил вырваться — то есть телесная сила-то была, а духовная куда-то сгинула, и тут же родилось оправдание: нельзя ссориться с шурами, поссоришься — помешают подкараулить Нерецкого, поручение Ржевского тогда — коту под хвост, и прощай, флот, прощай навеки!