Булатный перстень - Дарья Плещеева

— Как это было? — помолчав, спросила Александра.

— Она прибежала ко мне ночью, бросилась на шею, плакала, говорила о своей любви, и я… я не мог устоять… — признался Нерецкий. — Ведь и я был влюблен, страстен…

Александра вздохнула — такая мужская логика была ей понятна, однако сложно было сочинить оправдание для любимого, и это ее раздражало.

— А потом?

— Потом я хотел с ней повенчаться, нас отказались венчать — на том основании, что мы по крови дальняя родня. Мне и на ум это не шло, я привык, что в Италии и кузенов венчают…

— Значит, напрочь забыл, что ты — в России, и что она твоя родственница? — изумившись, спросила Александра. — Думал, что если хорошенько попросишь священника, то он сжалится и обвенчает?

— Ни на что я не надеялся… Думал — Господь милостив…

— Понятно.

— Нет, Сашетта, милая, все бы как-то образовалось! — видя, что любимая хмурился, закричал Нерецкий. — Я бы уехал обратно в Италию, увез бы ее с собой! Не мог же я ее везти такой… не совсем здоровой!.. Но я встретил тебя — и понял, что могу любить только тебя. Она — дитя, она влюбилась в первого, кто ей показался привлекательным, и это чувство — оно не любовь, поверь мне, ей только почудилось, будто любит! А ты… твоя любовь… ты для меня — все, весь мир, понимаешь?

Она покачала головой. Нерецкий не лгал — он, возможно, никогда не лгал, просто им владели прекрасные порывы, как маленьким Павлушкой…

Александра покрутила железный перстенек на пальце. Он все же был великоват для среднего, а носить кольца на указательном она не любила.

Нерецкий сник, повесил голову, потом нерешительно коснулся пальцами руки Сашетты, словно бы слова уже иссякли и лишь прикосновение могло молить о прощении.

У него были красивые длинные пальцы музыканта, в каждом их движении жила мелодия — и вдруг в голове Александры зазвучал прекрасный голос, грустнейший романс, трогательный до слез: «Я тебя, мой свет, теряю, ах, нет сил беду снести, я еще, душа, не знаю, как сказать тебе «прости»… — романс, который пел Нерецкий в гостиной Ворониных.

Когда начинаешь прислушиваться к звучащим в голове голосам, они тают, уносятся, музыка распадается на гаснущие ноты, и тщетна погоня — остается лишь острая тоска; чувство это редко посещало Александру, и вот сейчас оно проснулось, а способ борьбы с ним был один — принять твердое решение. Это решение сперва все состояло из одного слова «нет». И слово означало: нет, я тебя не брошу, не брошу никогда, прочее как-то образуется.

— Ты беспокоишься о ней? — спросила Александра.

— Да. Я должен ее навестить…

— И сказать ей правду?

— Но я не могу…

«Ну что же, — подумала Александра, — очевидно, и это придется сделать ей. А может, и не придется. Гришка-то доносил, что эта несчастная еще не появлялась. Впрочем, могла и появиться — у любовниц порой не в меру развито чутье…»

— Твой дорожный редингот сейчас девки пытаются отчистить. Через час, думаю, управятся, и ты пойдешь на Мещанскую. А твои вещи останутся тут. Ведь это будет правильно?

— Да, это будет правильно, — произнес он с обреченным видом. — Я важные письма привез, вели девкам, чтобы не распаковывали мой багаж… не дай бог, обронят…

— Побудь тут, я схожу, распоряжусь.

Но распорядилась Александра вовсе не о чистке редингота и не о письмах. Она велела Фросе тихонько вынести из гардеробной и положить в девичьей свой маскарадный костюм.

Маскарады были любимым развлечением петербуржцев. Во-первых, это были придворные маскарады, в которых всякая маска имела на себе бриллиантов на десять тысяч и более рублей. Во-вторых, как оно обычно бывает, придворная мода перекинулась на город, и появились так называемые «вольные дома», где было не в пример веселее, и даже сама государыня езжала туда замаскированной, в чужой карете, сопровождаемая приятельницей своей, камер-фрейлиной Протасовой, и господином фаворитом — тем, кто на ту пору бывал к ней приближен.

Были также маскарады в увеселительном саду Нарышкина на Мойке, билет туда стоил рубль. Были в Большом Каменном театре, где для этой надобности поднимали пол в партере, так что вместе со сценой получалась огромная зала; по сторонам ее были устроены комнаты для картежных игроков, лавки, где продавалась маскарадная галантерея — плащи-капуцины, маски, перчатки, — помещения, где сервировали ужин, который следовало заказать заранее у господина Надервиля, содержателя французского трактира «Париж».

Костюмы заказывались самые причудливые — в зале можно было встретить блуждающую ветряную мельницу, крепостную башню или пастушью хижину. Однако большинство гостей предпочитало капуцины, а дамы под капуцинами часто имели на себе мужской костюм. Эта мода держалась уже довольно давно — со времен государыни Елизаветы Петровны, имевшей очень красивые ноги и желавшей почаще их показывать придворным. Для этого ей шили наряды то французского мушкетера, то голландского матроса, ходили слухи, что она одевалась и казацким гетманом.

Александра, конечно, не желала изображать ветряную мельницу, а имела для таких случаев прекрасный мужской костюм. Из всех мест, где можно развлечься, она предпочитала Музыкальный клуб — он появился полтора десятка лет назад, туда входило более трехсот столичных жителей, его балы и маскарады почитались самыми роскошными и изящными.

Она решила пойти следом за Нерецким из разумных соображений: если ему с таким трудом дается расставание с любовницей, если он сам себя честит подлецом, то, может статься, он при встрече с этой дамой разрыдается и поклянется ей в вечной верности. Особливо коли у той хватит ума изобразить страдалицу на смертном одре.

Нерецкому, если его любовница вернулась, достаточно провести на Второй Мещанской не более получаса — объявить любовнице, что все кончено, выслушать упреки, оговорить материальную сторону расставания и собрать свое имущество. Но это — ежели она станет главным образом молчать и кивать. Если же закатит скандал и беседа затянется, то стоит появиться на манер Юпитера, которого в Большом Каменном спускают на сцену при помощи веревок и деревянной беседки, именуемой «глуар», то бишь «машина Славы». Это жестоко, но иного способа вывести возлюбленного из опасного места Александра не видела.

Для переноски имущества она послала с Нерецким кучера Семена — не имело смысла закладывать экипаж ради какой-то версты. А для мягкой рухляди и пустого сундучка, на манер моряцкого, Семен имел при себе мешок.

Белые ночи уже, в сущности, окончились, но по-настоящему темнело довольно поздно. Поцеловав и перекрестив Нерецкого, Александра побежала к окошку — поглядеть, как он с Семеном уходит по Миллионной. Под юбкой на ней уже были и штаны с чулками, и мужские туфли, оставалось скинуть платье, надеть вышитый серебристый камзол и кафтан цвета блошиной спинки. Больше всего времени требовала прическа. Мужская была не так пышна и имела совсем другие очертания. Фрося отцепила шиньон, локоны расчесала, собрала волосы сзади, перевязав лентой.